Все это руководители восставших, видимо, успели узнать у него, а может быть, просто видели подходивший отряд, потому что и нас и его тут же под конвоем отправили подальше от деревни. Но не успели мы выйти за риги, как сзади послышалась стрельба. Чем она кончилась, я не знаю, но ясно, что латыши, шедшие на выручку Медыни, прошли, потому что нам пришлось потом еще встретиться с ними уже при других обстоятельствах.
А нас повели дальше пустынными осенними проселками, мимо имения, бывшего, конечно, имения генерала Роговского, мимо знакомого нам сада братьев Рябовых, в «волость», в село Романово, знакомое-перезнакомое по прошлому митинговому году. Посадили нас, в ожидании дальнейшего, на каких-то бревнах, и, естественно, вокруг нас собрались мужики и стали расспрашивать — как в Медыни, что в Медыни, и в частности — «а артиллерия есть?». И я, по простоте душевной, сказал об этой несчастной пушчонке, которая молча стоит посреди площади. Как нарочно, в это время мимо проезжал какой-то всадник на сером в яблоках коне и, услышав этот разговор, сказал:
— Вы за этим очкастым смотрите особо, он пропагандой занимается.
«Какая пропаганда? Это же правда!» — подумал я, еще не понимая, Как разнозначащи могут быть слова. Впервые я столкнулся с этим раньше, в Медыни, когда на заседании в городском клубе обсуждался вопрос об организации духового оркестра, и тогда сквозь общую симфонию возвышенных слов раздался голос одного из будущих оркестрантов.
— Я — материалист. Скажите, а сколько я буду получать?
Оказывается, и слово «материалист» тоже может иметь разный смысл. Так и здесь.
Не знаю, что бы вышло из этого мимолетного разговора о пушке, но по каким-то соображениям и чьим-то распоряжениям нас снова повели дальше. И направили нас в Дошино, в то самое Дошино, что под самой Медынью, за тюрьмой, стоявшей на самом краю города. Там, у этой тюрьмы, за леском Лапшинкой, любимым местом отдыха горожан, и шли главные бои. Во всяком случае, когда нас, пленных, вели по улице, то около одной избы, видимо превращенной в медпункт, я видел окровавленные, приставленные к стене носилки.
Нас посадили в другую избу, но сидеть нам долго опять не пришлось. Очень скоро в районе «фронта» послышалась усиленная стрельба, в которую вмешалось и стрекотание пулемета. Что там случилось, я тоже не знаю, догадываюсь только, что как раз к этому времени сюда подоспели те же самые латыши. Одним словом, произошла паника, послышались крики, и нас быстро-быстро вывели из нашей временной «каталажки». Мимо нас бежало все мужицкое воинство, а вслед за ними на лошадях скакали командиры, отчаянно матерились и стреляли в воздух. Но поток бежавших был неудержим и вместе с собою увлекал и нашу стражу.