Мы смотрели вместе с Фурмановым и его женой постановку «Виринеи» в театре Вахтангова.
Пьеса произвела на Фурманова огромное впечатление. И в антрактах и после спектакля он горячо развивал перед нами мысли о реалистической силе образа Виринеи. Он говорил о том, как естественны и органически законны ее речи и поступки, о том, как показана Виринея в росте, в движении, в постепенном развертывании ее волевых и духовных качеств.
И здесь он видел то ценное, что принимал в арсенал своей творческой учебы. Он издавна мечтал написать «настоящую» пьесу, еще до «Чапаева» пробовал силы свои в области драматургии, потом принимал участие в инсценировке «Мятежа» (совместно с Поливановым). Но ему не суждено было увидеть «Мятеж» на сцене. (Пьеса «Мятеж» была впоследствии поставлена театром МГСПС, но оказалась более слабой, чем роман. Всей сложности и многогранности романа не сумел выявить и телеспектакль «Мятеж», показанный уже в 1967 году.)
Проблема идейности литературы занимает основное место в эстетических высказываниях Дмитрия Фурманова.
Он резко выступает против тех литераторов, кто хочет остаться в стороне, кто хочет пройти по жизни «особняком».
Немало записей в его дневнике посвящено литературе предоктябрьской, крупнейшим поэтам русского символизма, акмеизма, футуризма. Фурманов подчеркивает неоднородность символизма, специфику и особый путь каждого из больших поэтов-символистов к революции и в первые годы революции.
С В. Я. Брюсовым Фурманов был лично знаком, уважал и ценил его. Брюсов преподавал теорию поэтической композиции в университете, в частности и на курсе, где учились мы с Фурмановым, и после каждой лекции Митяй делился со мной впечатлениями:
— Жаль, что не удалось послушать его раньше, — сказал он мне как-то, — может быть, не писал бы плохих стихов в юности. Вот ведь какой большой учености человек и каких только перепутий не было у него в жизни и в поэзии, а пришел к нам, в нашу партию.
Любил он Александра Блока, многие стихи его знал наизусть и нередко читал своим друзьям. Особенно привлекали его «Скифы» и «Соловьиный сад». Часто вспоминал четверостишье Блока:
Пускай зовут: Забудь, поэт!
Вернись в красивые у юты!..
Нет! Лучше сгинуть в стуже лютой!
Уюта — нет. Покоя — нет…
Нередко в записях своих Фурманов противопоставляет символистам писателей-реалистов, предшественников советской литературы. Реалистический показ действительности был близок Фурманову и у Куприна и у Бунина. И в то же время он прекрасно видел различия в их творчестве, видел то, что разделило впоследствии двух писателей, не принявших Октябрьской революции и эмигрировавших за границу.