, ее знаменитый роман “Мидлмарч” будет написан через двадцать лет): “Я только сейчас спустилась с небес на землю: читала „Городок“, еще более прекрасную книгу, чем „Джейн Эйр“. Есть что-то сверхъестественное в ее силе”.
Удар, как это чаще всего и бывает, был нанесен со стороны тех, кого она считала друзьями и чьим мнение особенно дорожила. Сначала вежливо-холодный отклик издателя Джорджа Смита: он вообще умудрился сначала просто прислать ей чек за работу без единого слова, что повергло ее в отчаяние, за которым последовала нервная переписка с его извинениями. Позже он признавался Элен Насси: “Что-то в третьем томе буквально застревало у меня в горле” – возможно, беспощадная правда в изображении поверхностного характера доктора Джона Бреттона, как и предполагала Шарлотта. Так или иначе, Смит явно не принадлежал к тем, кто восхищался романом. Об известной “грубости” в произведениях Каррера Белла Элизабет Гаскелл писала даже в своей книге после смерти автора, тоже не сказав там по сути ни одного доброго слова в адрес этой книги. Зато пыталась “оправдать” резкость ее письма: “Жизненные обстоятельства вынуждали Шарлотту, так сказать, коснуться грязи, и оттого ее руки оказались на какой-то миг замараны” (здесь Гаскелл имела в виду прежде всего судьбу Патрика Бренуэлла). Увы, привычка изображать жизнь такой, какой она была, а не такой, какой она должна была быть, в то время еще явно не укоренилась.
Но больше всего Шарлотту обидел отклик Харриет Мартино в Daily News. Это была писательница, чьи книги она брала с собой в Брюссель, чьей самостоятельностью восхищалась и у кого с удовольствием гостила в Эмблсайде. Теперь Мартино обвиняла ее в том, что все женские персонажи в романе стремятся только к одному – к любви, в то время как в жизни современной женщины есть более важные проблемы. Шарлотта писала: “Я знаю, что такое любовь в моем понимании: если мужчина или женщина стыдятся этого чувства, тогда нет на земле ничего правильного, благородного, верного, справедливого и бескорыстного…” Она здесь словно Раневская в “Вишневом саде” – та говорит Пете, что невозможно быть “выше любви”: “А я вот, должно быть, ниже любви”. Атеистка Мартино рассматривала женскую любовь прежде всего как стремление к удовлетворению сексуальных потребностей, более широкое понимание было ей недоступно.
Поразительно, что точно так же описал стремления автора и героини не кто-нибудь, а Уильям Теккерей, в целом оценивший этот роман исключительно высоко. Есть его письмо одной из своих американских знакомых – слава богу, что Шарлотта никогда не читала эти строки! “Бедная женщина, обладающая талантом. Страстное, маленькое, жадное до жизни, храброе, трепетное, некрасивое создание. Читая ее роман, я догадываюсь, как она живет, и понимаю, что больше славы и других земных или небесных сокровищ она хотела бы, чтобы какой-нибудь Томкинс любил ее, а она любила его. Но дело в том, что это крошечное создание ну нисколько не красиво, что ей тридцать лет, что она погребена в деревне и чахнет от тоски, а никакого Томкинса и не предвидится”