Именно поэтому Сбитнев не то что не прислушался к словам Загорского, но не придал, что ли, им должного значения. То есть, идя вечером с работы, а утром – на работу, он теперь чуть чаше оглядывался по сторонам, но это ничего не значило, это вполне могло быть оттого, что у него болела шея, и он ее так разминал. Да и помилуйте, чего бояться? Он категорически не верил в то, что два жулика – а Аметистов с Бурениным были именно, что жулики, у него на это глаз был наметанный – так вот, не верилось, что два жулика решатся убить или как-то иначе испортить жизнь работнику уголовного розыска, то есть человеку при должности и пистолете.
Поэтому, когда через пару дней зазвонил служебный телефон и знакомый голос Аметистова ласково осведомился, когда же будет отпущена гражданка Пельц, Сбитнев довольно уверенно отвечал, что ни Пельц, ни примкнувший к ней Обольянинов в обозримом будущем освобождены не будут, поскольку убийца так и не найден, а значит, подозрений с них никто не снимал.
– Как, позвольте, не найден? – удивился собеседник. – А китаец Херувим, собственноручно сознавшийся в убийстве гражданина Гуся с целью его дальнейшего ограбления – это вам не преступник?
– Гражданин Хэй, как выяснилось в ходе его допроса, не убивал и не мог убить директора треста тугоплавких металлов Бориса Семеновича Гуся, – официально ответствовал Сбитнев.
– Это вам Загорский накапал? – неожиданно злобно спросила трубка.
Сбитнев опять удивился – откуда Аметистов мог знать про Загорского, но отвечать, разумеется, не стал, сказал только, что все, касающееся убийства, относится к тайне следствия и по телефону, а тем паче в личном разговоре, разглашаться не может.
На том конце как-то нехорошо помолчали, после чего бросили трубку. Сбитнев, чрезвычайно довольный своей решимостью, в свою очередь положил трубку на рычаг. Он придвинул к себе бумаги, готовясь сладостно погрузиться в изучение нового дела, но тут почувствовал, как будто что-то ему мешает. Несколько секунд Сбитнев пытался осознать, что же стало поперек его трудового энтузиазма и наконец понял: в открытую форточку подуло ледяным ветром. Это было весьма странно, потому что погода на улице стояла очень теплая. Удивляясь таким метаморфозам, он выглянул в окно, и тут же все разъяснилось – на Москву шла огромная грозовая туча. Зябко ежась, Сбитнев закрыл форточку, однако теплее не стало – за считанные секунды кабинет совершенно выстудился. Терпеть такую стужу было решительно невозможно, так что ничего нет удивительного, что Иван Андреевич достал из нижнего ящика стола заветную фляжку с коньяком, хранимую именно для подобных случаев.