В конце февраля мы покинули Вязьму и не помню в каких числах марта были уже в Киеве. На вокзале никто нас не встречал, чему я немного удивился и даже испугался – не опоздали ли мы. Однако дома нас встретили братья, сестры и здоровая, хотя и несколько обеспокоенная мама.
– Так ты уже выздоровела? – спросил я с удивлением.
Выяснилось, однако, что мама и не думала болеть. Но как же письмо Коли, что это значило? Оказалось, что никаких писем брат мне не писал. Я никак не мог в это поверить. Тогда Никол потребовал показать письмо, чтобы сличить почерк. Но письмо я, как назло, где-то посеял.
Потом я долго думал, откуда же взялось письмо и кто мог его написать. Наконец догадался, что писал его никто иной, как хитроумный дядюшка Николай Михайлович. Видно, после моего отъезда он все вызнал у Зои и решил написать письмо от имени Николки, чтобы таким образом увезти меня подальше от Москвы и от моей любви и сохранить нашу с Тасей семью. Поняв это, я только подивился азиатской изощренности дядюшки, но держать на него обиду не имел уже сил.
Как бы там ни было, уезжать обратно сразу в Москву не было никакой возможности, это смотрелось бы уж совсем дико. Решил подождать для приличия хотя бы пару недель. Но по прошествии этих недель был так захвачен своей злосчастной болезнью, что сил у меня почти ни на что не оставалось.
Надо сказать, от зависимости меня все-таки спасли. Нашелся врач, они с Тасей придумали интригу: давать мне не чистую порцию дурмана, а понемногу разбавлять ее, день за днем снижая концентрацию. И способ этот, как ни удивительно, подействовал.
Теперь совершенно спокойно я мог ехать в Москву, вот только сделать этого было нельзя. Война дошла до нас, и власти сменялись, как в чехарде: гетман, немцы, Петлюра, большевики, белые – и снова, и снова, по бесконечному кругу. Пассажирские составы перестали ходить, ходили только военные поезда. Чтобы сесть на такой поезд, требовались особые документы, каких у меня не было и быть не могло. Да и опять же, не мог я бросить Тасю и всех остальных в такой тяжелый час. Надо было поддерживать друг друга и как-то выживать. Я сказал себе, что соберусь в Москву при первой же возможности, а сейчас пока буду жить, как живется.
Жилось, впрочем, ужасно. Иной раз бывало так страшно, что казалось, не доживешь до утра. По улицам ходили пьяные бандиты с ружьями, посвистывали пули, любой поход в магазин или аптеку превращался в смертельную рулетку.
Денег не было совсем, зато город наводнили крысы. Были они наглые, в квартиры заходили, как к себе домой. Однажды взбесившийся грызун загнал меня на стол и бросался, желая укусить, я еле отбился палкой. В другой раз крысы прорвались в дом и атаковали нас целой ватагой.