Боже мой, она сама не понимала, как у нее мог появиться такой сомнительный кузен! Откуда он, и вообще с какой стороны? Со стороны ли матери или со стороны отца? Может быть, это сын тети Гретхен, или внук бабушки Катерины? Нет, положительно, ничего понять невозможно. Иногда ей казалось, что у нее нет, и никогда не было никакого кузена. Ей просто заморочили голову, убедили в том, чего не существует. Ей чудилось, что она вообще очень плохо помнит свою предыдущую жизнь. Как будто просто кто-то изъял все ее старые воспоминания, а вместо них набил голову какими-то смутными лоскутьями.
Она даже жаловалась Николаю Михайловичу, подозревая у себя психоз и шизофрению, но тот успокоил ее, сказав, что никакого психоза нет, и выдуманные воспоминания – это почти норма, особенно в такое смутное время, как сейчас. Мозг так устроен, что старается вытеснить все неприятное и заместить его приятным. Кузена Аметистова едва ли можно числить по разряду приятного, вот она и постаралась его забыть, и это ей почти удалось. Почти – если бы не вздорные клиенты, все эти дамы и господа, наперебой говорившие: ах, куда же делся замечательнейший Александр Тарасович, почему его до сих пор нет?
Вопросы эти так ей надоели, что она даже похоронила кузена заочно, объявив об этом на одном из вечеров.
– Какое горе, – застонали все. – Но как, как это могло случиться?!
– Ранен на фронтах, – сухо отвечала она. – Медаль «За храбрость», заражение крови, неудачная операция, конец.
– Где же он похоронен? – спросили ее.
– В братской могиле где-то в кубанских степях.
Все умолкли, до глубины души пораженные этой страшной вестью. Вероятно, окажись тут в эту минуту Аметистов, он бы и сам пролил слезу над своей героической гибелью.
Вдруг вскинулась Алла Вадимовна.
– Как, помилуйте, медаль «За храбрость»? – изумилась она. – Ведь это для нижних чинов, а Александр Тарасович наверняка был офицером. Такому обаятельному мужчине должны были дать не меньше, чем поручика.
– Какого поручика, – закричала тут Серафима Богдановна, – не менее, чем майора!
– Генерал-майора, – уточнила безутешная мадам Иванова.
Вероятно, публика очень скоро произвела бы мнимого покойника в фельдмаршалы, но тут Зоя, сославшись на головную боль, ушла к себе. К несчастью, после этого печального известия клиенты стали ходить все меньше, и даже дамы, заказывавшие платья, уже не приходили в такой экстаз от новомодных рюш, пущенных зоиными мастерицами вдоль нежной груди.
Сделалось настолько кисло, что Зоя подумывала даже воскресить кузена-покойника. Ее, впрочем, останавливала мысль, что в таком случае могут донести. Ведь это странно и против марксизма, когда люди то умирают, то воскресают – по настроению. Вероятно, что и Церковь также не одобрила бы подобных пассажей, хотя сейчас, при большевиках, мнением Церкви никто особенно не интересуется.