Сибаритов от такого сюрприза закрыл глаза. И тут же открыл.
Дионис сидел уже в колеснице запряженной крупными рысями. Опоясанный шкурой тигра Дионис держал в руках тиреус и размахивал им, как дирижерской палочкой. От чего веселье вокруг прямо-таки набирало обороты в задаваемом ритме.
– Здорово, Силен! – крикнул Дионис Сибариту. – Чего не весел, нос повесил?! Ну-ка, скажи папочке что-нибудь хорошее!
– Здорово, Бромий! Рад лицезреть тебя, – неожиданно для себя отозвался Сибарит, уже задним умом вспоминая, что Бромий одно из культовых прозвищ Диониса и означает Гремящий. – Я весь в твоём распоряжении.
– Это хорошо, – согласился Дионис. – Когда ты дрыхнешь, Силен, я начинаю скучать. И ради смеха навеваю на тебя самые забавные сновидения.
– Оно и заметно.
– Тебя, кстати, нечего не беспокоит.
– Нет, вроде.
– Тогда поехали дальше.
– Куда теперь ?
– На Праздник Кувшинов. Ты разве забыл, Силен, праздники цветов уже начались. Нас ждут, – сказал Дионис и весело рассмеялся. – Да ты не волнуйся за память, выпей из кувшина и всё-всё вспомнишь. Как тебя, однако, легко разыграть.
Не отрывая от Диониса взгляда, Сибарит приложился к кувшину.
Дионис подмигнул и взмахнул тиреусом.
И они поехали дальше.
– Ну как? – спросил я у собутыльников, закончив рассказ.
Они с ужасом посмотрели на меня и исчезли. Надолго.
Началась весна. С каждым днем она сильнее и сильнее разжигала пьянящее настроение грядущих чудес новой жизни. Я просто упивался им, распаляясь свободой, припадая к исходящей соком груди матери-земли с чувственностью невоспитанного ребенка. Шамбала, Калапа, Долина Бессмертных, Беловодье, блаженный остров Инис-Гуидрин открывались на каждом шагу.
Весенним утром я выходил откуда-нибудь с лицом одухотворенным похмельем, чувствуя себя словно лысая собачка ксоло, по незащищенному тельцу которой разбегаются вибрации действующего мира, и ощущал настолько неуёмную радость, что вскруженная голова требовала немедленной беатифакции (причисления к лику святых).
Двенадцать месяцев в году их дюжина считай, но веселее всех других весенний месяц май.
– Компа-а-а-й! – кричал я в восторге на японском наречии, подымая ежедневную чашу за любимый месяц.
В Африке есть такое лайфхак, мол, достаточно женщине, встретившей в джунглях удава, раздеться перед ним донага, как тот сразу вытягивается в струнку, словно загипнотизированный. И пока удав заворожено глазеет на лесной стриптиз, женщина может потихоньку приблизиться к нему и нанести смертельный удар по голове спрятанным за спиной тесаком. Вот такая охота.
Весна, наряжаясь в май, походила на эту женщину, а я на зачарованного удава. И вся красота весны и её первозданность делали из меня конченого язычника. Всем сердцем я отдавался листьям и травам, словно Фердинанд Монтера де Эспиноса, отправленный возглавить христианство на Филиппинах, после пяти мучительных месяцев плавания через океан увидевший сказочно цветущий мир, плененный и обращенный ведьмой Урдухой в язычника, жреца дикой природы.