Оппозиция, которая должна немедленно объединиться против идеологического разложения, не должна сосредоточиваться на критике шутовства, проявляющегося в таких устаревших формах, как поэзия или романы. Мы должны критиковать те формы деятельности, которые важны для будущего, те, которые нам предстоит использовать. Наиболее важным признаком современного идеологического разложения является тот факт, что сейчас архитектурная теория функционализма основывается на самых реакционных концепциях общества и морали. То есть отдельные ценные элементы раннего «Баухауса» или школы Ле Корбюзье привнесли контрабандным путём крайне отсталые представления о жизни и о её окружении.
Однако всё указывает на то, что начиная с 1956 года мы выходим на новый этап борьбы, и что волна революционных сил, атакующая на всех фронтах самые серьёзные препятствия, начинает менять условия предыдущего периода. На наших глазах одновременно социалистический реализм начинает терять своё значение в странах антикапиталистического лагеря, как и породившая его сталинская реакция; культура, символом которой является Франсуаза Саган, выражает кажущуюся непреодолимой стадию буржуазного декаданса; и наконец на Западе возрастает осознание исчерпания культурных приёмов, использовавшихся в послевоенные годы. Авангардистское меньшинство может найти в этом положительное значение.
Роль фракций меньшинства в период упадка
Упадок международного революционного движения проявился впервые через несколько лет после 1920 года и неуклонно нарастал до 1950 года; пять или шесть лет спустя за ним последовал упадок движений, пытавшихся утверждать свободные новшества в культуре и повседневной жизни. Идеологическая и материальная ценность таких движений неуклонно снижалась, пока эти движения не достигли в обществе точки абсолютной изоляции. Их деятельность, которая при более благоприятных обстоятельствах могла привести к внезапному обновлению эмоционального климата, была ослаблена до того, что консервативным тенденциям удалось исключить какую‑либо возможность их проникновения в шулерскую игру официальной культуры. Как только роль этих движений в производстве новых ценностей была ликвидирована, они были низведены до положения резервной армии интеллектуального труда, из которой буржуазия черпает отдельных лиц, способных придать её пропаганде дух новизны.
На данном этапе разложения социальная значимость экспериментального авангарда очевидно меньше значимости псевдомодернистских тенденций, которые даже не пытаются показать стремление к переменам, но которые представляют современное сформированное всеми доступными средствами лицо допустимой культуры. Однако те, кто действительно имеет отношение к производству современной культуры и кто определяет свои интересы как производитель этой культуры (всё более остро, поскольку эти интересы сводятся к чисто негативной позиции), развивают сознательность, которой неизбежно не хватает модернистским клоунам рушащегося общества. Бедность общепринятой культуры и её монополия на средства культурного производства приводят к аналогичному обнищанию теории и проявлений авангарда. Но лишь внутри этого авангарда постепенно формируется новая революционная концепция культуры. Эта новая концепция должна заявить о себе сейчас, в момент, когда господствующая культура и противостоящие ей культурные проекты встретились в конечной точке своего разделения и взаимного бессилия.