Приучая глаза к карте мира, нужно время от времени возвращаться взглядом к Гвадарраме. Может быть, там не увидишь ничего особенно глубокого. Но, по крайней мере, будешь уверен, что эта ущербность и слепота – свойства не самого мира, а твоего зрения. У Мансанареса есть собственный «логос»: эта мельчайшая речка, эта обернувшаяся водой насмешка, подтачивающая основы нашего города, без сомнения, несёт среди считанных капель своей влаги и ту, которая питает твой дух.
Потому что нет на земле вещи, через которую не проходила бы некая божественная жила. Трудность в том, чтобы её найти и заставить сократиться. Друзьям, мешкавшим на пороге кухни, где они его застали, Гераклит крикнул: «Входите! Боги повсюду». Гёте писал Якоби из одной своей ботанико-геологической экскурсии: «Лазаю по горам и ищу божественное in herbis et lapidibus»[18]. Известно, что Руссо ухитрился собрать гербарий в клетке своей канарейки, а рассказавший об этом Фабр[19] написал книгу о насекомых, обитавших в ножке его письменного стола.
Ничто не требует такого героизма – иначе говоря, решимости духа – как верность отдельным подробностям жизни. Нужно, чтобы возможность геройского поступка скрыто жила во всём, и чтобы каждый, кто, не зная уныния, мотыжит землю в своём саду, надеялся: вот сейчас из неё ударит родник. Для Моисея любая скала водоносна.
А для Джордано Бруно est animal sanctum, sacrum et venerabile, mundus[20].
Среди наших национальных обстоятельств есть два важнейших: Пио Бароха и Асорин, – каждому из них я посвятил отдельный очерк[21]. Асорин заставляет задуматься и, после только что сказанного, посмотреть на окружающие мелочи и на саму ценность прошлого другими глазами. Если говорить о первых, то пора, наконец, покончить со скрытым лицемерием в характере современного человека: он делает вид, будто интересуется лишь избранным кругом священных установлений вроде науки, искусства, общества, и лишь незначительную часть души, да и то втайне, уделяет пустякам, включая физиологию. Совсем наоборот: на последнем пределе безнадёжности, когда во всём мире нет уже, кажется, ничего, на что смог бы опереться, глаза невольно обращаются к мелочам обыденной жизни, – так умирающие вдруг припоминают в последнюю минуту самые ничтожные подробности пережитого. И тогда видишь, что на краю жизни тебя удерживает вовсе не грандиозное – неимоверные наслаждения, невероятные страсти, – а вот это минутное тепло зимнего очага, долгожданный глоток спасительной влаги, поступь встреченной девушки, в которую ты не влюблён и которой даже не знаешь, выдумка, которую самым обычным голосом рассказывает тебе скорый на выдумку друг. По-моему, бедняга, который в отчаянии решил повеситься на дереве, но уже с верёвкой на шее почувствовал аромат розы, раскрывшейся у подножья, и вернулся к жизни, поступил очень по-человечески.