– Это все были неправильные религии. Наша вера не такая.
– Мой друг, если вы пообщаетесь с представителями других религиозных конфессий, то будете неприятно удивлены, что каждый из них имеет аналогичное представление о своей вере, а неправильной считает вашу. Боги придумывались на протяжении веков как под копирку: у них у всех человеческий облик, они жутко капризные, мстительные и не последовательные. Вы вот наверняка Библию не читали: а вам известно, сколько там жестокости?
– Так, давайте не будем об этом. Тема тупиковая, – нахмурился Шульцев.
Собеседники пригубили коньяк и после непродолжительной паузы Ольшанский ответил:
– Хорошо быть интеллигентными людьми, не правда ли? Вот как вы считаете, Герман Владимирович, чем бы закончился наш спор о религии, будь мы кем-то вроде тех, что кричат сейчас за окном? Полагаю, ничем хорошим: вы бы всадили мне ножик меж ребер, я полагаю.
Тем временем за окном настойчивый голос через громкоговоритель требовал от протестующих разойтись. Митингующих оттесняли с улицы. Некоторые из манифестантов бросали в полицейских бутылки и камни, после чего сквозь толпу к ним пробивалась группа омоновцев и растаскивала по автобусам. Видя это, многие спешно покидали улицу, – толпа заметно редела.
Внезапный звон стекла заставил Германа Владимировича и Варфоломея Яковлевича подскочить в креслах. Кто-то из бунтовщиков перед задержанием успел запустить в воздух бутылку, которая влетела прямиком в окно Ольшанского. Герман приподнялся и неуверенно сделал несколько шагов в сторону окна, вытянув шею, словно гусь, готовящийся к атаке.
– Лучше не подходите сейчас к окнам, – с абсолютным спокойствием посоветовал хозяин квартиры своему гостю.
В это время в дверь гостиной раздался стук. Ольшанский не успел ничего сказать, – в ту же секунду, не дожидаясь ответа и распахнув дверь, в комнату влетела домработница Любаша.
– Якыч, ты как тут? Шо случилось? – заохала она.
Домработница называла Варфоломея по отчеству, но сокращенно – Якыч. Он был не против. Ему даже нравилось такое обращение. Любаше было уже за пятьдесят. Баба она была простая, деревенская, роста невысокого, с лицом морщинистым, худая – но бойкая. В Москве Любаша проживала давно, но казацкий говор и панибратская манера общения так и остались при ней.
Ольшанский успокоил домработницу, указав на то, что хулиганы повредили наружное стекло. В оконной раме оставалось второе, внутреннее, а потому снегом комнату за ночь бы не замело, если, конечно, не прилетит вторая бутылка или кирпич. Однако полиция уже заканчивала свое дело, и демонстранты практически ушли с улицы, переместившись дальше в центр.