Дом наш был кирпичным и не относился к типовым сериям. Времени на строительство серийных домов в то время у государства не было, а вопрос о необходимости расселения работников, которые вынуждены были ночевать в цехах и временных пристройках, оставался нерешенным. В далеких шестидесятых всего за месяц рядом с заводом были возведены четыре трехэтажных дома и подключены к общегородским коммуникациям. Дома строились как временные, с перспективой их замены в будущем на более комфортное жилье, отвечающее всем необходимым требованиям советского человека. В дальнейшем, как и по всему Союзу, эти постройки так и остались постоянным прибежищем для нескольких поколений. Как вы поняли, в одной из этих трехэтажек мы потом и жили.
В те давние годы наиболее счастливыми в момент заселения стали заводские работники, имевшие связи в местном исполкоме: они в первую очередь получили отдельные квартиры. Оставшихся очередников распределили по коммуналкам. К счастью, маму эта участь миновала. Она приехала из деревни покорять Свердловск чуть позже, в восьмидесятых. Поначалу жила в общежитии. Когда я родился, ей выделили освободившуюся двухкомнатную квартиру в том самом трехэтажном доме у завода. Не знаю, как это маме удалось, поскольку многие семьи, у которых было по несколько детей, продолжали ютиться в коммуналках и ожидали очередь. Я же с детства привык к комфорту и мог спокойно помыться в ванной или приготовить еду на кухне, не воюя при этом с армией соседей за и так ограниченное пятью квадратами пространство.
Становясь взрослее, я все больше задавался вопросом: зачем мама уехала из процветающей деревни в промышленный город, сменив семейный дом с обустроенным хозяйством, чистейшей водой, свежими продуктами и благородным воздухом на серость городских заводов и фабрик, коммунальный ад бараков и общежитий, затянутых промышленным дымом и поглощенных всеобщей антисанитарией.
У всех есть мечта, у мамы она тоже была. Думаю, что в молодости ей было скучно вести сельскую жизнь. Она хотела добиться всего сама, увидеть мир за пределами родной деревни, получить собственное жилье, принять непосредственное участие в индустриализации страны и строительстве социализма, создать, наконец, ячейку общества в крупном городе. Ячейка, правда, получилась небольшой – родился только я. Мама назвала меня Алексеем. В свидетельстве о рождении я значился как Алексей Октаевич. Отца своего – Октая – я никогда не видел. Мама не любила о нем рассказывать. Говорила, что они работали вместе, потом его отправили по распределению партии куда-то за Урал, там он и остался. Еще она говорила, что я похож на него, – такой же худой и черноволосый, с маленькими, но добрыми глазками. По наивности я спрашивал у мамы, почему мы не едем к отцу Октаю – туда, за Урал. На такие вопросы мама только смеялась, а иногда грустила. Жаль, что не всегда выходит так, как мы представляли себе в детстве. Вряд ли мама мечтала воспитывать сына в одиночку, ютясь в тесной квартирке и оставляя свои лучшие годы и здоровье за станками промышленных предприятий; но сложилось так, как сложилось.