Провожая его, на вокзале нашла она было носильщика, но Сыромолотов спросил ее грозно:
- Это зачем же вы выдумали?
- Нельзя же, Алексей Фомич, чтобы вы сами чемодан такой тяжелый несли! - горячо заступилась она за свою выдумку.
- Как это нельзя? Кто запретит мне это?
И Сыромолотов отмахнулся от носильщика и понес сам и чемодан, и свои картины, скатанные в толстую трубку, и саквояж, ничего не оставив даже и для Марьи Гавриловны, стремившейся ему помочь.
Простился он с ней на взгляд других довольно сумрачно, а на взгляд ее самой - растроганно, так что даже задрожал у нее подбородок от нахлынувших чувств.
Но вагон, в котором получил место Алексей Фомич, был хотя и мягкий, однако не плацкартный, и занять в нем удобное для сна верхнее место без носильщика оказалось гораздо труднее, чем он предполагал.
Свободное место, правда, оказалось в одном купе, и он даже успел положить на него картины, но только что поднял вровень с ним увесистый чемодан, как услышал сзади:
- Тубо! Это кто тут мостится на мое место?.. Послушайте, вы-ы! - и на плечо его легла чья-то рука с грязными ногтями.
Сыромолотов успел все-таки установить чемодан рядом с саквояжем и только тогда обернулся и увидел какого-то явно очень пьяного штабс-капитана с мутными глазами, потным носом, чалыми обвисшими усами.
- Вам что угодно? - спросил его Сыромолотов.
- Это место облюбовано мною, а-бо-ни-ровано мною, черт возьми! постарался как мог отчетливее выговорить штабс-капитан.
- А я его занял, так как мысли и замыслы ваши были мне неизвестны, а чего-либо вашего на этом месте не лежало, - вот и все! - объяснил художник.
- Па-атрудитесь а-ачистить! - гаркнул штабс-капитан с такой миной при этом, что Сыромолотов не мог удержать невольной усмешки.
- Вы-ы что ощерились? - рявкнул штабс-капитан.
- Что это значит? - насколько мог спокойно спросил Сыромолотов.
- Нне понимаешь по-русски?
И штабс-капитан поднял кулак.
В купе было еще два офицера, державшиеся безучастно, и к ним обратился художник:
- Господа! Не можете ли вы укротить своего товарища, иначе я вынужден буду его изувечить.
Это подействовало. Один из офицеров обнял буяна и постарался вывести его из купе, а Сыромолотов поднялся на верхнее место, расположил на полке чемодан, на сетке - картины, наконец улегся и сам, чтобы показать кому угодно другому, не только пьяному штабс-капитану, что место действительно, а не мысленно только занято, притом занято очень прочно.
Глядя в окно, увидел он в последний раз Марью Гавриловну и нашел, что не только лицо ее, но даже и простенькая шляпка с каким-то выцветшим матерчатым цветочком имеют осиротевший вид... И ему жаль стало покинутого уюта.