- Прямо сказать вам - пуля только черябнула, а как же так получилось? спрашивал он недоуменно фельдшера Грабовского, не желая затруднять собою врачей.
- Фамилия как? - спросил для проформы Грабовский.
- Борзаков Иван, шестой роты.
- Разденься... Сними рубаху.
Помогая зубами левой своей руке, Борзаков с трудом стащил с себя рубаху, и Грабовский увидел могучее тело с мышцами чугунной прочности. Австрийская пуля не задержалась во внутреннем сгибе локтя, - она прошила его и полетела дальше, но рука после того уже не могла согнуться.
- Я же этой рукой как возьму трехпудовую гирю, так только считай знай, сколько разов перекреститься ею могу, - расхваливал свою руку Борзаков, чтобы фельдшер его ободрил, но Грабовский, быстро ощупав локтевую и лучевую кости, сказал:
- Значит, повреждение нерва.
Вслед за ним и Акинфиев попробовал согнуть и разогнуть руку Борзакова и сказал вполголоса Грабовскому:
- Запишите: перебит нерв.
- Могу, как перевяжете, в строй идти, ваше благородие? - обратился к нему Борзаков и был очень изумлен, когда ответил ему этот хлипкий с виду, сутулый и тонкий молодой врач в очках:
- Нет, в строй нельзя. В лазарет отправим. И, похоже, надолго: ведь нерв!
- В лазарет?.. Как же это можно?
Борзаков поискал кругом испуганными глазами, остановился на Худолее, которого знал в лицо, как старшего полкового врача, и протиснулся к нему.
Весь свой недюжинный талант жалости призвал на помощь "святой доктор", чтобы ободрить силача, ошеломленного тем, что с ним случилось, но и он должен был сказать: "В лазарет", а третьего врача, самого молодого из трех, раненый унтер-офицер никогда не видал в полку раньше, поэтому к нему и не обратился. С большим презрением посмотрел он на свою всегда безотказно мощную, а теперь бессильную, тяжелую, ноющую руку и сказал ей проникновенно:
- Эх ты, сволочь несчастная! Нервы в тебе какие-сь нашлись, как у дамочки!
ГЛАВА ПЯТАЯ
НА ПРУССИЮ
I
Когда прогремели револьверные выстрелы в Сараеве и возможность европейской войны уже нависла над умами дипломатов и генералов крупнейших стран Европы, генерал Янушкевич, ставший в скором времени начальником штаба верховного главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича, говорил: "Если начнется война, нам придется, как в двенадцатом году, отступать от границ в глубь России".
Тогда не было уверенности в том, что с первых же дней войны в ней примет участие Англия, предполагалось, что Германия сможет и не держаться плана графа Шлиффена, а бросить против России, на Москву, большую часть своей пехоты, одновременно двинув свой могущественный флот против Петербурга. Притом Швецию видели уже в непременном союзе с Германией; австрийские же силы - всею своей массой направленными на Киев. Истощенная двумя балканскими войнами Сербия не считалась в русском генеральном штабе достаточно сильной, чтобы австрийцы выставили против нее больше четырех корпусов, и то резервных. Наконец, загадочным представлялось и поведение Румынии и Турции в первые дни войны: направленная против России работа немцев в той и другой стране не была, конечно, ни для кого тайной.