Старая женщина, провожавшая сразу двух сыновей, заботливо сказала:
— Не шли бы вы, докторка, тяжело вам еще, — и, откинув марлю, взглянула на личико младенца. — Да и ей вредно — вон какую пылищу подняли.
— Я немножко пройду, — виновато сказала Саша.
Ей хотелось проводить этих людей, с которыми она сроднилась за два года работы. Хотелось еще и потому, что они идут на помощь ее Пете — они станут рядом с ним и будут защищать от страшного врага ее, Ленку, всех детей и женщин. Она вспомнила, как по этой же дороге меньше года назад шла с Петром. От всего этого хотелось плакать. Она сдерживалась — ведь ни одна женщина не плакала. Многие, правда, вытирали уголком платка слезы, но делали это тайком. Беседовали вполголоса, каждый о своем.
— Наташа, ты поросенка заколи, чтоб дети на сухом хлебе не сидели.
— Ладно, Ваня, ты о нас не беспокойся, за собой гляди, будь осторожен.
— Тата! А ты убей Гитлера и возвращайся скорей домой.
— Хорошо, сынок. Я убью его, гада. А ты маму слушай, за Любкой приглядывай.
Может, и обошлись бы проводы без плача и причитаний, да подвел гармонист. Он перекидывался шутками с девчатами, что шли рядом с ним, а потом как-то неожиданно для всех вдруг растянул мехи своей гармоники, заиграл и запел песню, которую каждый слышал и пел тысячу раз. Когда пели ее на вечорке, она никого особенно не трогала: мало ли поется песен! А в такое время…
После-е-едний но-о-не-шний дене-о-очек
Гуля-а-ю с ва-ми я, друзья-а…
Как она ударила по сердцам, эта песня! Сразу заголосили женщины, заплакали дети. Саша почувствовала, что ей стало невыносимо тяжело дышать, так тяжело, что она боялась упасть. Она вышла из толпы и села у обочины на пыльную траву, как раз там, где кончалась рожь и начиналось зеленое море льна, тоже на диво высокого и густого. Чтоб как-нибудь успокоиться, она дала малышке грудь и следила, как ребенок сосет.
«Ленка, доченька ты моя родная! Как хорошо, что ты появилась на свет! Ты единственная моя радость в эти черные дни. Ты — мое счастье… Одна ты можешь утешить и успокоить меня…»
Вдруг Саша почувствовала, что кто-то стоит и смотрит на нее. Она инстинктивно прикрыла ладонью грудь, подняла глаза. На дороге с мешком за плечами стоял Владимир Иванович.
— Кормите, Александра Федоровна. Не стесняйтесь. Это святое, — тихо сказал он, отводя взгляд.
Саша отняла ребенка от груди, застегнула кофточку и поднялась с земли. Она сразу поняла, что он догоняет призывников, но почему-то спросила:
— И вы?
— Мне повестки еще не было. Но я не могу ждать, вы понимаете… Такое время! Я офицер запаса, лейтенант… Коммунист.