— Мы вчера вернулись после налета, а у нас в горнице Сойковых коза хозяйничает. Все цветы перепортила.
— Эта тварь ничего не боится. А куры — видела, как прячутся?
Сашу раздражали эти, как ей казалось, никчемные разговоры о ненужных, мелких делах и происшествиях.
— Да замолчите вы! Люди гибнут, а вы о курах…
От движения артиллерии и танков по шоссе стонала земля.
— Я боюсь, мамочка. Что это гудит? — пропищала трехлетняя девчушка.
— Это гром, детка. Не бойся.
— О боже!.. — в отчаянии шептала Саша. — Как они удирают! И не стыдно! Столько машин!..
Даник не удержался — решил успокоить сестру; он в этом году окончил семилетку и не упускал случая привести какой-нибудь исторический пример:
— Кутузов до самой Москвы отступал, а потом как дал французам, так они летели без оглядки.
— Замолчи! — в исступлении крикнула Саша. — Молчите вы! Как вы не понимаете!..
Все примолкли, даже дети. Даник, обиженно ворча, стал выбираться из ямы. Поля схватила его за рубашку.
— Куда ты, Даник? Куда ты лезешь под пули? Ох, горе мне с вами!..
— Да отвяжись ты! — разозлился паренек. — Я тебе не дитя. Не маленький! Сам знаю, что делаю.
Он вылез, полежал на земле, прислушиваясь, потом вскочил и мигом очутился на груше.
Шоссе проходило в полукилометре от деревни. Между шоссе и первыми хатами лежал пустырь с зарослями лозы и ольшаника. Через заросли пробивался ручей, который вытекал из леса, начинавшегося сразу же за шоссе. Лес обступал деревню с трех сторон и только на западе отходил чуть дальше, километра на два-три, уступив место песчаному неурожайному полю, над которым в ветреные дни поднимались тучи пыли.
Даник хорошо видел кусок шоссе и мост через речку. Вскоре перестали рваться снаряды, шоссе опустело. В деревне тоже было пусто и тихо. Вдоль ручья, под прикрытием ольшаника, отступали пехотинцы; они шли по одному, по два, перебежками, согнувшись, хотя никто по ним не стрелял. Война на минуту затихла. Но от этого еще страшнее стало и Данику на груше и женщинам в яме. Саша без слов тянула колыбельную. Малышка отрывалась от пустой груди и кричала: она хотела есть. Ее крик пугал женщин, как будто он мог накликать беду. Поэтому все, даже дети соседки, кто как мог, успокаивали ее — укачивали, пели ей «кота». Они забывали о том, что Ленке всего два месяца и никакая колыбельная ее не успокоит, молоко — вот что ей было нужно.
Через мост прошел грузовик и, свернув в кусты, остановился. Из кузова выскочили красноармейцы, потащили к мосту ящик, засуетились.
«Взорвать мост хотят», — понял Даник и с детским любопытством и нетерпением стал ждать взрыва, прикидывая, может ли долететь до него осколок. Вдруг за мостом раздался стрекот, и из-за поворота шоссе выскочили мотоциклисты. Даник понял, что это немцы, только тогда, когда двое из них, почти достигнув моста, как-то странно перекувырнулись, а один мотоцикл скатился по насыпи в речку, и там все продолжали вертеться его колеса, разгоняя кругами воду. Даник пулей слетел с груши, крикнул в убежище: «Немцы!» — и снова полез на грушу.