- Есть, ваша светлость!
Показав прекрасную выправку на повороте, Стеценко вышел.
А Корнилов, глядя на Меншикова, сказал не то чтобы зло и не то чтобы возбужденно, а как человек, с которого свалилась тяжесть ожидания, мучившая его очень долго:
- Ну, вот, наконец, и дождались!
- Чего именно? - живо отозвался Меншиков. - Что армада сдвинулась с места? Она и должна была сдвинуться когда-нибудь, чтобы пойти на Анапу, к Хомутову.
- На Анапу ли?
- А чтобы дойти до Анапы, ей надо обогнуть Крым.
- Но в депеше ясно сказано "на ост", а не на "зюйд-ост"! Ведь для того, чтобы обогнуть Крым, надо идти на зюйд-ост, а не на ост. Змеиный остров и Евпатория на одной высоте...
И Корнилов ногтем большого пальца на белой глаженой скатерти провел две черты: одну совершенно прямую от воображаемого Змеиного острова к Евпатории, другую - изогнутую на конце - к Анапе.
Меншиков же заметил на это досадливо:
- Вы вспомните-ка лучше, где Николаев и каким это образом из Николаева могли увидеть движение флота в открытом море!
- Очевидно, туда дали знать из Одессы верхами-с, - вставил Нахимов.
- Это и показывает, что депеша нуждается в проверке.
Никто уже не сидел, все стояли, потому что встал Меншиков.
Станюкович, как открыл рот еще при чтении князем депеши вслух, так и не закрывал его, и, глядя то в этот открытый рот, то в белые глаза адмирала, говорил возбужденно Моллер:
- Я ведь только что, - вы слышали? - сказал, что они не дураки, чтобы идти на Кавказ! И вот я оказался прав!
- Депешу, конечно, надо проверить, - выразил свое мнение и Горчаков, он вынул часы, медленно открыл крышку, присмотрелся к стрелкам и добавил: - До утра осталось уж не так много, а утро, говорят, вечера мудренее.
- Ваша светлость! Прикажете готовить флот к бою? - вытянулся по-строевому перед Меншиковым Корнилов.
- Нет, это и преждевременно и... и вообще лишнее, - недовольно ответил Меншиков.
Однако все в этом кабинете, уютно обставленном, поняли вдруг, что бал надобно закончить немедленно.
Но это поняли и в зале.
Полковник Веревкин ждал выхода лейтенанта Стеценко, чтобы узнать от него, что за важная новость получена на телеграфе, и Стеценко не счел нужным скрыть содержание депеши, так как не получил от командующего приказа держать это в тайне, бал же этот был ему противен и раньше, когда он глядел с улицы на освещенные ярко окна.
Он вспомнил три гневные строчки Лермонтова:
О, как мне хочется смутить веселость их
И дерзко бросить им в глаза железный стих,
Облитый горечью и злостью!
И он сказал Веревкину настолько отчетливо и громко, чтобы могли слышать и другие, кто оказался около: