Граф ответил не сразу: сердце замерло, отсчитало три быстрых удара, снова замерло — и только тогда прозвучало:
— Уверен, она уже в Холле. И перепуганный Бартон собирает поисковую экспедицию! — Он усмехнулся.
Эмилия ощутила вибрацию всей щекой, прижатой к его сюртуку… Как это вышло, она снова не помнила. Приподняла голову очередным усилием воли и улыбнулась:
— Должно быть, мисс Хортон возьмет с собой лук, а мисс Джонстон…
— … Свой острый, как лезвие, язычок.
— А мисс Амелия…
— Все еще влюбленная в вас?
Удар… точка… три быстрых удара… вибрация грудной клетки…
— Что вы, сэр, они все влюблены только в вас.
— Ну а вы… в кого вы влюблены?
— Я, сэр?!
— Да, Спенсер.
— Я… работаю, сэр.
Четыре удара… выдох, как точка… удар…
Под мерный шаг лошадиных копыт, под одурманивающий аромат корицы и бергамота, под монолог графского сердца с ее собственным пульсом мисс Хартли и задремала, сцепив пальцы крепче в замок и умостившись щекой между тёплых лопаток. Поёрзала, уютно пристраиваясь, и уже не заметила, как притихшее будто в панике сердце, зачастило с утроенной силой. Его обладатель сглотнул и выругался сквозь зубы… «Безумие», «наваждение» и «проклятый остров» прозвучало несколько раз кряду. А после нет-нет да повторялось в продолжении всей дороги, пока Дерби с секретарем добирались до дома…
Во дворе, у конюшен, граф извернулся и потряс Спенсера за плечо.
— Мистер Спенсер, пора просыпаться, — сказал он, придержав его голову.
Кожа под пальцами была нежной и гладкой, навевающей ну совсем неуместные мысли. Словно других, под стать им, было мало… Эдвард Дерби перекинул ногу через голову лошади, соскользнул вниз, подхватив спящего секретаря, и замер с ним на руках, не зная, как быть. Выглядел по-дурацки, что злило больше всего… И чувствовал себя также.
Что, если кто-то увидит его со Спенсером на руках? Ни Бартон, ни эти докучливые девицы его не поймут. Ещё на смех поднимут…
Скрипнув зубами, граф заприметил кадку с водой, из которой конюх поил лошадей. Недолго думая… только самую малость засомневавшись, Дерби поднес Спенсера к бочке и… макнул его головой в воду. Несильно, жаль его стало, но и этого оказалось достаточно, чтобы взъерошенный секретарь распахнул большие глаза, охнул, захлебнувшись рвущимся из груди возмущением, и, замахав руками, как мельница, заехал графу по носу, а после, выпущенный из рук, едва не упал прямо на землю. С трудом устоял, отскочив в сторону и утирая текущую за шиворот воду…
Граф, между тем, держался за ушибленный нос. Так они и стояли, глядя друг другу в глаза, пока не послышался голос Бартона: