День выдался жаркий. Вечером с реки Огове подул ветерок, но не принес с собой прохлады. Уже с полудня, когда на землю спустился зной, между строениями больницы редко можно было увидеть людей. Даже дети, которые обычно шумели весь день, и те угомонились, притихли, Багровое солнце в ярком мерцании венца низко нависло над лесом, за рекой. Все вокруг жаждало ночной прохлады, но, как всегда, лишь посвежело.
Вдвоем с Альбертом Швейцером мы поднимались на взгорок. Мы засиделись в аптеке, где отвечали на письма, сотни писем со всех концов мира, в которых люди восхищались подвигом Швейцера.
Невыносимо тяжко было работать в душном доме, с раскаленной крышей из рифленого железа.
Я, как мог, помогал Швейцеру в его работе. Он охотно принимал подобную помощь от своих ближайших сотрудников и друзей, приезжавших к нему в Ламбарене. Так и мне посчастливилось не только слегка уменьшить гору писем, приток которых никогда не оскудевал, но впоследствии и помочь Швейцеру уладить дело с его архивом. Я сейчас еще хорошо помню те дни 1964 года, когда я приехал навестить доктора и он отдал на мое попечение тридцать пять ящиков с аккуратно сложенными бумагами. Я сам отвез их на грузовике в Либревиль, откуда их отправили в Европу.
В тот день мы напряженно трудились несколько часов кряду, и на широком столе лежала, радуя взор, довольно солидная стопка писем с ответами. Однако другая, большая стопка писем, требовавших ответа, вопреки всем нашим усилиям убавилась ненамного.
Швейцер шел быстрым шагом, но, казалось, не столь стремительно, как раньше. Неизменной осталась лишь его характерная походка: как и прежде, он шагал, слегка наклонясь вперед. Я украдкой поглядывал на него. Разве не заметна усталость на его лице? И только ли нынешняя жара тому причиной, только ли обилие из года в год писем, на которые надо отвечать хотя от непосильного напряжения сводит руку? Мы молча шагали рядом. Наша беседа иссякла уже давно, несколькими часами раньше, — жара не терпит лишних слов. И снова я подумал: зачем, зачем он взял на себя эти тяготы? Тяготы, которые длятся не один десяток лет. Ведь ему уже далеко за восемьдесят.
Мы подошли к дому Швейцера. Мне казалось, он не разгадал мои мысли. Где уж там. Особенно после такого денька! А что, если все-таки?.. Как часто Швейцер поражал меня тем, что, будто читая мои мысли, догадывался, какой вопpoc меня занимает!..