Отворив окно, чтобы проветрить комнату после ее ухода, Калугин пытался представить, как он встретится с Нюрой, не испугает ли ее своими бинтами, всем своим новым обличьем, не повредит ли ей он, не способный ее обрадовать?.. И ведь придется же ей объяснять, что с ним произошло, а ему опротивели уж подобные объяснения: особенно это чувствовал он теперь, после допроса следователя.
Приткнувшись к спинке дивана, он пробовал закрывать глаза, чтобы хоть немного забыться, пока придут Сыромолотовы, и в этих попытках забыться, ни о чем не думать, прошло около часа. Но вот из-за неплотно притворенной хозяйкой двери он расслышал, что кто-то спрашивает его по фамилии и чину, как не мог бы спрашивать Алексей Фомич. Он поднялся с дивана, сам отворил дверь и увидел того самого младшего врача с "Екатерины", который делал ему перевязку.
Он вспомнил, как командир "Екатерины" говорил в лазарете, что списывает его на несколько дней на берег для медицинской помощи всем пострадавшим на "Марии", и понял, что он явился переменить ему повязку, поэтому встретил его, улыбаясь приветливо.
Однако врач, фамилия которого, он помнил, была Ерохин, имел какой-то оторопелый, но вместе с тем и изнутри сияющий вид, как будто принес ему захватывающую новость.
Первое, что он сказал, переступив порог комнаты и почему-то сам, притом плотно, притворив дверь, было:
- Ну знаете ли, у вас и мат-ро-сы!..
Сказано это было вполголоса, но с таким выражением, что Калугин тотчас же повел его, взяв за руку, не только в глубь своей гостиной, а даже за занавеску, в спальню, где было достаточно места, чтобы усесться для разговора весьма существенного и, по-видимому, некороткого.
- Что такое наши матросы?.. Где вы их видели?.. На "Екатерине"? спросил он вполголоса.
- Да в том-то и дело, что они уже здесь, в экипажных казармах, а вы разве не знали? - удивился Ерохин.
- Откуда же я мог узнать?.. Я только что был у следователя.
- Ах, вот как! Вызывали уж!.. Завертелась, значит, машинка! И что же там вас, как?
- Что же там мог я показать, когда я ровно ничего не знаю?.. Так и записано... А у матросов что?
Ерохин махнул рукой.
Та какая-то, преувеличенная даже, жизнерадостность, какую наблюдал на его белом, северном, нисколько не загоревшем за лето лице Калугин в лазарете на "Екатерине", теперь не то чтобы померкла, но она преобразилась в большую осмысленность. Энергия лица осталась та же, но она как-то сжалась, сосредоточилась, потеряла юношескую раскидистость.
- Я попал туда, в казармы, как курица во щи, - начал он, - во исполнение приказов своего начальства иметь наблюдение за потерпевшими на "Марии", медицинское, конечно, а не полицейское, а наткнулся не только на полицейское, а даже и на жандармское! Вот и представьте мое положение эскулапа у тех, которым никакой медицинской помощи даже и не полагается!