Экспериментальную пиццу можно было запросто получить от капитана на вынос. Все знали, что капитан Озбей терпеть не может, когда отказываются от еды. И тогда он сразу же гневается и швыряется в нас едой. Навынос. Разумеется, всё это тоже бесплатно.
— Идём. Только осторожно, — сказала я, вспомнив, как однажды экспериментальная пицца на вынос была выброшена Ходже вслед и попала Бюдде за шиворот.
— Попробуйте меня заставить, — заорал Олли Нож-для-Огурцов. Он запустил ногой скейтборд Бюдде в сторону ступенчатого спуска. Все побежали ловить скейтборд. Иначе бы он упал в Эльбу. А я пошла в сторону забегаловки капитана Озбея одна, медленно-премедленно. В связи с безобразным утренним поведением собственного отца мне было о чём подумать.
Перед тем, как упрекать папу в том, что он не следит за моими делами, следовало бы загнуть пальцы в крестик. Так обычно делают, когда врут с три короба. По правде сказать, он за мной следил. Просто ему не хватало терпения. Иногда времени. Иногда отец лишал меня внимания из-за собственной легкомысленности. Мысли его были такими лёгкими, что на них не смогла бы усидеть бы и божья коровка. Про легкомысленность мне объяснила бабушка Дульсинея. Ведь по законодательству родители должны уделять ребёнку время свободное от собственной работы. Особенно если ребёнок в семье единственный. А до какого возраста — никто толком не знал.
Думаю, имелись в виду совсем малыши. Смешно было бы родителям уделять все свое время Олли, который только и думает, как бы свалить от них поскорей.
Я помню, как однажды Дедушка Фантомас сказал, показывая на отца, разливающего сироп в жестяные мисочки, предназначенные для специй.
— Это мой сынишка. И ты мой сынишка (имелась в виду я, Ана Ананас). Мы все живём в зоне пристального внимания друг за другом. И никогда не перестанем друг за другом следить.
Глубокого смысла в его словах я в то время не нашла. Но про пристальное внимание запомнила.
Следовало признать, что со своими друзьями — будь то дедушка Фантомас, или прочие Бармалеи — отец общался куда чаще, чем со мной. Настолько часто, что зачастую забывал о моём существовании. А иногда и вовсе терял чувство реальности. Скажем, при виде тощей, как гвоздь Берты Штерн точно терял. Я прямо чувствовала, как почва шуршит и уходит у него из под ног, всякий раз когда он её видит. Впрочем, это позволяло мне делать то, что мне хочется. Я научилась вынимать свою руку из его руки и уходить по своим делам незамеченной. Думала, ну и ладно. Однако неощутимая поначалу обида всё накапливалась и накапливалась. Лежала мёртвым грузом где-то в глубине души. Рано или поздно она должна была выплыть наружу, как это однажды сделал давным-давно затонувший в Эльбе речной трамвайчик.