С ужасной досадой я отметила, что по поводу нашей ссоры он даже не переживает. Я спросила дрогнувшим голосом:
— Скажи, кофе вреден или нет? И сколько раз в день его можно пить? И правда ли, что детям его нельзя? И почему все вдруг стали пить именно кофе?
К моему удивлению, папа немедленно принялся отвечать.
— Видишь ли, — сказал он развязнее и дружелюбнее, чем обычно — Когда то, давным-давно, весь кофе в мире был одинаковым. И мир был одинаковым вместе с ним. Поэтому мы готовили и пили все, что есть и не парилсь.
— Разве сейчас мир такой разный? — спросила я и села поближе.
— Да, слишком разный. Раньше все любили и кофе и пиво и группу «Раннинг Вайлд»…
— Ну, а теперь? — наседала я.
— А теперь… в этом мире многие вещи устарели. Вместо них появились новые. Соя, глютен и так далее. И, конечно новый кофе. Лично я считаю, что кофе просто должен оставаться честным. Как пиво.
Как стакан воды. Как любовь с первого взгляда. Как татуировки в виде черепов и жизненных принципов…
Виммельбух папы уже давно выпал у него из рук, а он всё разглагольствовал и разглагольствовал. Я подвинулась ближе. Скорее всего, он уже был готов о многом мне рассказать, но неожиданно что-то защекотало меня под задницей. Оказалось, все это время я сидела на закопанной под одеялами Бертой Штерн. Она уже не могла больше терпеть и хихикала прямо в голос. От этого было ужасно щекотно.
— Господи! Что вы забыли в моей кровати, Берта Штерн? Это мерзко! — заорала я. Я не просто орала, а взрывалась ненавистью ко всему окружающему.
Дурные глаза Берты постепенно обретали форму. Не переставая хихикать, он запищала на весь дом каким-то сдавленным дурным голосом:
— Нашла!
Тыкнув пальцем в старый, любимый, сто раз мной читаный виммельбух, Берта подчеркнула длинным ногтём изображение маленького толстого чёрта. Этого чёрта никому не удавалось найти.
— Он? — Берта захохотала во весь голос. — Он!
Тут я схватила её за трусы и постаралась выкинуть Берту вместе с ними в окошко.
На следующее утро папа не вставал с моей постели до того, как на работу идти, Думаю, он проделывал это из чистой вредности. По его мнению, после скандала с разрыванием на две части трусов Берты Штерн, виноватой себя должна была чувствовать я, а не он. Но я не чувствовала себя виноватой.
Конечно, пришлось перегнуть палку с этими трусами. И, кстати, это не помогло. Папа всё равно лежал на моей кровати в одежде. А с ним рядом лежала длинная Берта. Они копались в моих «Виммельбухах», периодически разражаясь ругательствами на двух языках, и курили по очереди из маленьких трубочек. Наблюдать такое было невозможно. Надо было срочно противодействовать.