— Очки тебе идут, — решил успокоить девицу я.
И сделал это весьма зря: краснота физиономии девицы стала просто пронзительной, дышать она начала неровно, то подёргивая уголками рта в улыбке, то хмурясь.
Мдя, констатировал я, это, товарищи, вагинец. В плане: похоже, девица на Гемина запала капитально. Ладно, убегать сегодня от неё точно глупо, а дальше посмотрим, заключил я.
— Тебе правда нравится, Гемин? — последовал вопрос почти через минуту.
— Не хуже, чем без них. Скрывать их излишне, — сухо ответил я, чувствуя себя несколько по-козлински.
— Ясно, хорошо, Гемин, я не буду убирать, — поникла девчонка, но тут же оживилась. — Скажи, как у тебя дела? И не прочитаешь мне свой новый шедевр? Пожалуйста, — смущённо добавила она.
— Дела мои вполне успешны, — ответил я. — А насчёт почитать:
Не жалею, не зову, не плачу,
Все пройдет, как с белых яблонь дым.
И рассветом золотым охваченный,
Буду бесконечно молодым.
Ты всё так же сильно будешь биться,
Сердце, пробуждённое теплом,
По стране березового ситца
Буду вечно шляться босиком.
Дух бродяжий! Ты все также, чаще
Расшевеливаешь пламень уст
О, моя схороненная свежесть,
Буйство глаз и половодье чувств.
Я не оскудел в своих желаньях,
Жизнь моя? Пускай ты снишься мне!
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.
Говорят: мы в этом мире тленны,
Тихо льется с кленов листьев медь…
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло расцвесть и молодеть.
Собственно, помнил я ряд стишков, хотя и не был большим поклонником. Песни — да, а речитативный рассказ с вычурностями и рифмой… Но разве что именно рассказ, а не короткий всплеск наполнения автора. Но знал, а готовясь к встрече, переводя с русского на антский, решил я из депрессивного есенинского стиха сделать что-то приличное. Уж очень первая строчка хороша, зацепила меня в своё время, а вот последующий стих вселил немалое недовольство.
И да, это было «попадание». Девица закатывала глазки, прерывисто дышала, краснела и бледнела.
— Это… прекрасно, Гемин, — выдала она наконец, аж блеснув слезинками в глазах. — Ужасающе, невыносимо прекрасно, — положила она ладошку на грудь. — И каждый твой новый стих прекраснее и прекраснее!
Ну, положим, по сравнению с геминовыми «розы-морозы» и вправду небо и земля. А уж если сравнивать с местной «классикой», то вообще слов нет.
— Я начинаю уставать, Сона, — ровно выдал я. — Не думаю, что буду писать после гимназии.
— Но… как же так, Гемин?! Ты же… но как же…
— Вдохновение — не птица в клетке, а я чувствую, как оно меня покидает. Истощаются силы. Так что буду простым учёным, а не поэтом, — озвучил я.