А в результате у меня осталось от этого путешествия по Германии одно лишь очень сильное впечатление: нет, я не об этой краже. В городе Кёльне у водителя, который возил меня по городу, был навигатор с голосом Ленина. Я каждый раз благодарно вздрагивал, слыша этот незабвенный картавый голос: «Повогачивайте напгаво, батенька, немедленно повогачивайте напгаво!»
Спустя полгода (уже в Америке это было) в каком-то городе подвели ко мне высокого немолодого человека с таким же, как у меня, слегка лошадиным лицом и седыми кудряшками на голове. «Это тот, о ком вы писали», – сказали мне, и я немедля догадался. Несколько лет назад я оказался под Филадельфией на очередном слёте клуба самодеятельной песни. Там мне рассказали, что на прошлом слёте по аллеям этого парка ходил некий средней молодости человек, говоривший встречным симпатичным девушкам простые слова: «Я – Игорь Губерман, и я хотел бы почитать вам свои стихи». Вот сукин сын, подумал я тогда с завистью и где-то написал об этом прохиндее. А теперь вот он стоял передо мной и даже спросил улыбчиво, не обижаюсь ли я. «Да я тебя готов обнять, как брата!» – искренне воскликнул я и тут же спросил, удачно ли это получалось. Он сочно пожевал губами и ответил с гордостью: «Изрядно часто». И я так обрадовался, словно это было со мной.
Мне это сразу же напомнило историю, как в Сан-Франциско (если верно помню) к моему коллеге Яну Левинзону подошёл какой-то пожилой еврей и сообщил интимным полушёпотом:
– Послушайте, вам будет интересно. Дело в том, что это я пишу почти все стихи Губермана. Только знать об этом следует не каждому.
И Ян, большой артист, не засмеялся, обещав хранить в секрете это долгожданное известие.
О доме нашем в Иерусалиме (почти тридцать лет мы в нём живём с женой, а дети уже съехали) просто грех не рассказать. В нём восемь этажей (а мы – на пятом), ничем архитектурно он не замечателен. И эфиопы в нём живут, и люди глубоко религиозные, и несколько семей, подобных нашей, то есть светских. А событий выдающихся в нём было два: жители какой-то верхней квартиры завезли на крышу мешки с землёй и принялись разводить марихуану, а живущие внизу устроили в подвале казино. Мы с женой про то узнали, встретив как-то поздно вечером небольшую группу полицейских, провожавших двух наших соседей в наручниках.
Но это не главное, что я хотел повестнуть о нашем доме. Здесь я навсегда расстался с мифом о приверженности нашего народа к чистоте. Та куча мусора (порой огромная, её сметают раз в неделю), что лежит у лестницы к нашему подъезду – очевидное и грустное опровержение вековечного мифа. Здесь и картонные стаканчики из-под воды, и обрывки объявлений с соседней синагоги, и обёртки от бесчисленных магазинных сладостей, и множество другого беспородного сора. Ибо невдалеке стоят на маленьком дворе две скамейки, а на них сидят местные жители, и ветер метёт отходы их жизнелюбия к нашему подъезду. И никого этот завал не беспокоит. Мы писали в разные инстанции, прикладывая фотоснимки этих куч – всё бесполезно. А количество религиозных соседей в нашем доме всё растёт и растёт, об этом приятно свидетельствует растущая толпа детских колясок в подъезде и скопище малышей, уже из колясок выросших. Я радуюсь, когда евреи размножаются, а большинство прежних обитателей нашего дома давно съехали в другие районы.