— Неинтересный разговор, — сказал капитан. — Бабий разговор. — И повернулся к Андрею: — А ты, парень, женат?
— Холост, — сказал Андрей.
Он смотрел на режиссера, он первый раз видел его таким. Прежде казалось — этот человек не замечает, что ему уже много лет, его звали-то все, как равного: «Саша», и это ему нравилось, Андрей точно знал, что это ему нравилось, и вел себя режиссер так, будто не было за ним длинных прожитых лет, и вот все же где-то в тайниках души шла своя работа сложных чувств, где были и страх перед временем, и зависть, и жажда одолеть все это. «А я не замечал, — подумал Андрей. — Ничего я не замечаю в тех, кто живет рядом».
— Чего же холост-то? Вроде бы пора, — сказал капитан.
— Ничего ему не пора, — все так же глухо сказал режиссер. — У них свой сейчас уклон. Особенно по девчонкам видно. Говорят: кому, мол, сейчас семья нужна, когда женщина такой же работник, как и мужчина. Ты это не поймешь, кэп, я тоже. Я пытался.
Андрею стало жаль его, ему не хотелось спорить, он подумал, что режиссер несет эту чушь только потому, что устал: это только кажется, что день был легким, счастливым, на самом деле такие дни изматывают нервы посильнее, чем неудачи или когда срывается съемка. Он встал, подошел к окну, темноту за ним разрезал луч прожектора, он падал в глубину трюма, и там, на дне, работали двое матросов — цепляли крюк подъемного крана за дужки контейнера.
— А ты чего злой стал? — сказал за спиной Андрея капитан. — Ты этого бойся. Я сам боюсь. У нас стариков злых навалом. А почему? Живут-живут, а потом глянут — жизнь проиграна, ничего в ней не сделали, прошебуршились. Вот и злятся на тех, у кого годы впереди. А тебе чего злиться? И не стар еще. И живешь интересно. Дураком будешь, если злой станешь.
Контейнер вздрогнул от натянувшихся тросов и, покачиваясь, пополз верх из полутемной преисподней трюма, мелькнул, освещенный прожектором, и снова исчез в темноте. «Молод, — усмехнулся Андрей. — Да я и сам еще ничего не сделал… Я-то ведь лучше знаю. Ничего не сделал настоящего. Просто мне иногда везло… А настоящего еще ничего нет. А уже устал… И эта роль. Разве видел и таких мужиков, как мой бич?.. Придумал, а все радуются… Разве это настоящее?»
— Ты ведь из тех каторжан, — говорил негромко за спиной капитан, — что сами себя к тачке приковали. Знаю я. Если бы была для тебя работа средством к жизни — одно, а для тебя-то она сама жизнь. И не ври ты мне тут…
Когда Андрей обернулся, режиссер угрюмо допивал, наверное, уже третий стакан чаю, лицо его было обрюзгшим и потным…