он сидел у себя в номере, куда тесно набились его товарищи по съемочной группе, пил, обжигаясь, крепкий кофе, режиссер стоял у телефона, записывал, спрашивал: «Еще какой рейс?», карандаш ломался в его пальцах;
они ехали в машине сначала по ночному городу, потом по шоссе, фары вырывали из темноты корявые, скрюченные, как обожженные корни, стволы деревьев, а он все думал: «Не может быть… не может быть… не может быть…» — но уже знал: все правда, все правда, все правда;
режиссер вел его к трапу, у него было белое лицо и белые губы, — может быть, от синеватого света прожектора;
и огромный душный зал аэровокзала, толкотня, множество лиц, душный, липкий зал, как западня, он бился в нем, как задыхающаяся рыба в аквариуме; а потом постель с влажными простынями и пробуждение, принесшее отчаяние…
— Мама умерла, — сказал он за столом в кафе и заплакал, потому что только сейчас понял, как необратимо случившееся.
Семену Артынову почудилось, что сержант негромко назвал его фамилию, и он тут же вскочил — ведь на сборы всего две минуты, — и как только открыл глаза, то вспомнил, что находится в гостинице, ему стало смешно, и он снова повалился на койку, — спать можно было сколько угодно, и он опять уснул, а окончательно проснулся, когда услышал женский голос:
— Не смей!
Семен лежал и думал: как хорошо, что не надо никуда спешить — ни в строй, ни на зарядку, — и опять услышал, как женщина сказала:
— Ехал бы ты своей дорогой, Николай! Сказала раз, хватит!
Женщина сидела на кровати у самых дверей, расчесывала рыжие волосы, зеркальце у нее было поставлено на подушку; плечи голые, очень красивые плечи, стиснутые тесемками бюстгальтера. Семен усмехнулся: все-таки удивительно, как терпят женщины эти лямки, когда они так врезаются в кожу? Рядом с ней стоял высокий мужчина в серой рубахе с накладными карманами на «молниях».
— У нас коса на камень, — сказал он. — Ты меня знаешь.
Тогда женщина встала, надела синюю кофту, застегнула на груди; Семену нравилось, как она это делала.
— Надоел ты мне, Николай, — сказала женщина. — Как встретились, так разошлись. Тебе в один конец, мне в другой.
— Обидел я тебя? — спросил он.
— Меня не обидишь, — ответила она ему. — А ты ступай себе делай свою жизнь. — И засмеялась.
Николай спросил:
— Ты что?
— А ничего, — сказала женщина, взяла сумку и выбежала из комнаты.
Николай постоял, подумал и пошел за ней.
Семен Артынов отслужил на пограничной заставе два года. Конечно, не раз думал, как будет возвращаться домой, в Москву, и вот, когда пришла пора уезжать, понял: никогда не увидит больше ни острова, ни сопок, ни бамбуковых зарослей, ни океана.