– А можно я лягу с тобой?
В темноте она вдруг сказала, что есть один неприятный момент, о котором стоит серьезно задуматься:
– В ванной среди разных обгоревших вещей я нашла гаечный ключ. Он лежал внутри стиральной машины. Это не мой. Тот, которым я пользовалась в вечер пожара, я выбросила. Может быть, ты купила ключ, чтобы каждый день отвинчивать гайку?
– Я бы тебе сказала. И наверняка избавилась бы от него.
– Не знаю. Я об этом не думала. Я полагала, что ты взяла ключ в ящике с инструментами в багажнике машины. Так или иначе, следователи его не нашли или не придали ему значения.
Позже я привстала, чтобы проверить, спит ли она. Обращаясь в темноту, я спросила, почему она была так добра ко мне тогда, в первый день в клинике, – только ради того, чтобы довести игру до конца? Она не отвечала, и я добавила, что изо всех сил пытаюсь все вспомнить и помочь ей. Еще я сказала, что мне очень нравится моя голубенькая машина и все остальное, что она мне купила.
Она пробормотала, что уже спит.
Все следующие дня я продолжала тренировку, как это называла Жанна. Реакция мадам Иветты подтверждала, что я делаю успехи. То и дело она повторяла:
– Ну вы совсем не изменились!
Я старалась вести себя более энергично и взбалмошно, потому что Жанна иногда сердилась, что я какая-то полуживая, или говорила: «Отлично, мадемуазель мямля, еще чуть-чуть, и нам прямая дорожка на панель в Южной Америке. Там хотя бы повеселее, чем во французской тюрьме».
Поскольку мадам Иветта почти весь день толклась на вилле, нам приходилось уезжать. Жанна возила меня в Бандоль, как, вероятно, делала Мики три месяца назад, или же мы валялись на пляже. Как-то в полдень один рыбак, проплывавший мимо на своем баркасе, казалось, оторопел при виде осенней курортницы в купальнике и белых перчатках.
Парень, которого упоминала мадам Иветта, так и не появился. Почтовое отделение в Ла-Сьота показалось нам довольно большим, вряд ли меня могли подслушать, но телефонная связь с мысом Кадэ действительно шла через них.
За четыре дня до оглашения завещания Жанна погрузила в багажник машины свой чемодан и отбыла во Флоренцию. Накануне вечером мы поехали на моем «фиате» поужинать в Марсель. За столом она неожиданно стала весело и безмятежно рассказывать о своих родителях (она родилась в Казерте и, вопреки французской фамилии, была итальянкой), о том, как начинала работать у Рафферми, о «золотом времени» с восемнадцати до двадцати шести лет, когда она принадлежала самой себе. Когда мы возвращались домой, где-то между Кассисом и Ла-Сьота она обняла меня, положила голову мне на плечо и придерживала руль всякий раз, когда меня заносило на крутых поворотах.