с уродливого клише (montrant une figure moulée sur un type ignoble), описан глазами разных наблюдателей, и то же относится к молодому человеку. Мы узнаем, что́ видят в нем обитатели игорного притона, потом — что́ могли бы увидеть отсутствующие доктора медицины или, например, поэты и т. д. Во всех случаях наблюдение осознается как действие, параллельное и подобное действию чтения. Императив: «Смотрите!», повторяющийся в тексте в разных формах, исходящий от разных лиц — например, от ученого Кювье (Voyez!), от загадочного антиквара (Regardez!), от повествователя (Figurez-vous), — адресован в конечном счете человеку, склонившемуся над книгой: вникайте, примечайте, читайте
лучше.
Вся первая часть трехчастного романа представляет собой исследование опыта граничности, промежуточности, амбивалентности — исследование почти лирическое, поскольку читатель видит почти исключительно то же, что молодой человек, а взгляд молодого человека одновременно сосредоточен и расфокусирован. Время его будущей жизни вдруг съежилось и опустело — его остается заполнить блужданием по городу и «холостой» работой воображения. Следуя за бродячим, ни к чему особенно не крепящимся желанием, герой переживает, а читатель сопереживает состояние грезоподобное, в котором нетрудно опознать аналог романного чтения. Скольжение глаза по строчкам похоже на движение фланера по улицам — всегда рассеянно, но с возможностью мгновенной мобилизации к неожиданно ценному впечатлению. Городская среда — как заполненная буквами страница: и захватывает, ангажирует внимание, и предоставляет относительную свободу в предпочтениях, темпе движения и выборе маршрута.
Проходя под аркадами Пале-Рояля, по улице Сент-Оноре, потом сворачивая в сад Тюильри и т. д., молодой человек жадно внимателен к окружающему, но одновременно погружен в себя. Он наблюдает и галлюцинирует: «обрывками, как знамена во время битвы» проносятся мысли, мешаясь то с воспоминаниями, то с неконтролируемым телесным «трепетом», то с голосами прохожих, досягающими слуха как будто издалека. Случайное столкновение с уличным носильщиком, внезапный обмен взглядами с красавицей-незнакомкой участвуют в странной фантасмагории, причиной которой, возможно, являются атмосферные явления, или флюиды, пробегающие по нервам, или «неправильное обращение крови» (опять нам предлагается веер явно избыточных квазиобъяснений). Городской ландшафт и человеческий организм образуют текучее целое, где все окрашено «в странные цвета», одушевлено «легким движением», так что объективное и субъективное в итоге почти неразличимы.