Литература как опыт, или «Буржуазный читатель» как культурный герой (Венедиктова) - страница 75

. Слово кем-то произнесенное — кем-то услышанное — и кем-то еще услышанное опосредованно начинает переживаться как предмет совместного рефлексивного пользования — оно не столько заключает в себе конкретный смысл, сколько, путешествуя из контекста в контекст, генерирует все новые смыслы.

Пытая текст По о подлинной тайне человеческого общения, Якобсон-читатель работает с ним на манер вдохновенного детектива: буквально в каждой строке обнаруживает невидимые для невооруженного глаза улики, следы ключевого слова „nevermore“ — россыпи грамматических фрагментов (more, ever, no), еще более мелкие фракции и совсем уже микроскопические частички звучания, всякий раз ставя вопрос об их функции, о действенности их присутствия. Разумеется, губные и носовые звуки сами по себе лишены значений, но, всплывая в разных сочетаниях, то в конечных рифмах, то во внутристрочных созвучиях, они работают на предвосхищение и неуклонное „собирание“ (таков, кстати, буквальный смысл слова composition, стоящего и в заглавии эссе По!) и слова „nevermore“, и целостного эффекта стихотворения. На основе созвучий возникают „псевдоэтимологические фигуры“[214], откровенная иллюзорность которых не мешает им — в контексте — быть убедительными. Что общего, например, между tempter и tempest? Ничего. Однако в стихотворении они ведут себя как однокоренные слова и начинают представляться нам двумя разновидностями силы зла. То же касается соседствующих pallid и Pallas, beast и bust и т. д. Ворон не потому уместен в данном сюжете, что черен и зловещ, — предполагает Роман Осипович, — а потому что raven звучит в точности как never, если прочесть в обратном порядке. Также и lady фигурирует не как реверанс в отношении романтической возлюбленной, а в силу подхватываемой звучной рифмы :

Материально-звуковая форма слова ассоциируется Якобсоном со способностью чаровать и транслировать чару, заражать, порождать новые смыслы и благодаря этому с необыкновенной свободой путешествовать в историческом времени и культурном пространстве. Очевидно, что наличие в высказывании поэтической функции делает его неисчерпаемым и „авто-мобильным“ — самодостаточным и в то же время продуктивно несоответствующим себе. И „коммуникация“, занимающая Якобсона, предполагает не передачу определенного, готового смысла, а контакт, „чреватый“ действием смыслопроизводства и побуждающий к нему. Если трансляция информации полагает читателя получателем сообщения — то трансляция опыта полагает его же соучастником творчества. Этот процесс сопряжен с тончайшим из доступных человеку удовольствий, но ничем не гарантирован и ровно поэтому возобновляем снова и снова.