Приходили корреспонденты от разных газет, но Андрей Львович довольно круто и бесцеремонно их выпроваживал, не давая никаких сведений.
Днем я побывал в Телятинках. Узнал, что к Л.Н. в монастырь Оптину пустынь (по дороге на Шамардино) ездил, по поручению Чертковых, Алексей Сергеенко. Он вернулся как раз сегодня. Рассказал, что Толстой бодр и здоров. Виделся с сестрой, которая к решению его покинуть Ясную Поляну отнеслась вполне сочувственно. Известия о Ясной Поляне, привезенные Сергеенко, были Л.Н. очень тяжелы, но тем не менее возвращаться домой он ни в каком случае не хочет.
Софья Андреевна днем умоляла меня поехать с ней отыскивать Л.Н., но я отказался, заявив, что он в своем прощальном письме просит не искать его. Вечером Софья Андреевна отдала приказание пригласить на завтра священника, чтобы она могла исповедаться и причаститься. Меня же просила, если я пойду завтра в Телятинки, сказать Владимиру Григорьевичу, чтобы он приехал к ней: она хочет помириться с ним «перед смертью» и попросить у него прощения в том, в чем она перед ним виновата.
31 октября
Пришла телеграмма из Горбачева, не подписанная, но, очевидно, от Л.Н.: «Уезжаем. Не ищите. Пишу». Другая телеграмма из Парижа, от Льва Львовича Толстого: «Обеспокоен известиями парижских газет, прошу телеграфировать». Полученные сегодня московские газеты уже заключают в себе сведения об уходе Толстого и даже с некоторыми подробностями.
Приехали доктор Беркенгейм и психиатр Растегаев, а также сиделка для Софьи Андреевны. Особенно приятен приезд Григория Моисеевича [Беркенгейма], опытного врача и умного, милого человека, хорошо знающего и понимающего семейные отношения в доме Толстых.
Софья Андреевна до сих пор после отъезда Л.Н. ничего не ест, слабеет и говорит, что хочет так умереть. Если же доктора вздумают употреблять зонд для искусственного питания, то тогда Софья Андреевна грозится «наколоться на нож» («ведь вот – один жест!») или убить себя каким-нибудь другим способом.
Слуга Илья Васильевич передавал мне еще одну интересную деталь, касающуюся Софьи Андреевны и известную только ему, прося меня никому до времени об этом не рассказывать. К ножке кровати Л.Н. Софьей Андреевной давно уже был привязан на незаметном месте православный образок. После отъезда Л.Н. она отвязала образок: оказалось, что воздействие святыни было совершенно противоположно желаемому.
Снова Софья Андреевна просила меня передать Черткову ее просьбу приехать. Просила сказать, что она зовет его «без всяких мыслей». И снова, как в тот памятный день 12 июля, когда она через меня просила Черткова о возврате рукописей и о примирении, снова шел я к Черткову с тайной надеждой, что это примирение наконец состоится. И, увы, снова был разочарован в своем ожидании! Чертков не изменил своему расчетливому и чуждому сентиментальности характеру.