К чаю вышел мрачный и, не помню почему, сказал, что на свете жить тяжело.
– Тебе-то почему тяжело? – спросила Софья Андреевна. – Все тебя любят.
– Еще как тяжело-то! – возразил Л.Н. – Отчего же мне не тяжело-то может быть? Оттого, что кушанья хорошие, что ли?
– Да нет, я говорю, что тебя все любят.
– Я думаю, – снова возразил Л.Н., – что всякий думает: проклятый старикашка, говорит одно, а делает другое и живет иначе, пора тебе подохнуть, будет фарисействовать-то! И это совершенно справедливо. Я часто такие письма получаю, и это – мои друзья, кто мне так пишет. Они правы. Я вот каждый день выхожу на улицу: стоят пять оборванных нищих, а я сажусь верхом на лошадь и еду, и за мной кучер!..
Молоствов (очень простой и добрый человек) принялся утешать Л.Н., но перестал, видимо, чувствуя, что тут дело не в утешениях.
Вечером, читая одно из написанных мною писем с более или менее резкими, прямыми выражениями о правительстве, о церковном суеверии и т. п. Л.Н. проговорил:
– Ой-ой-ой! Вам за это плохо может быть. Как вы не боитесь? И матери может быть неприятно.
Я указал, что письмо закрытое.
Л.Н. закончил сегодня составлять общий план всех тридцати книжек из «На каждый день». Я подготовил для него книжку «Соблазн тщеславия», послал много писем и, между прочим, пять денежных пакетов на сумму шестьдесят рублей. Деньги эти посылаются в тюрьмы его единомышленникам. Л.Н. посылает им рублей по пяти в месяц. Теперь посылалось за два месяца шести лицам. Помогает он и родственникам некоторых из них.
Происхождение этих денег таково: они составляют гонорар Толстого за представление его пьес «Власть тьмы» и «Плоды просвещения» в императорских театрах. Первоначально Л.Н. хотел отказаться от этого гонорара, но его предупредили, что в таком случае деньги будут употреблены на усиление и развитие казенного балета. Тогда Толстой решил не отказываться от этих «театральных» денег. Сумма гонорара достигает двух или трех тысяч рублей в год, и все эти деньги идут на помощь лицам, сидящим в тюрьмах, крестьянам-погорельцам и другим нуждающимся.
22 февраля
Утром Л.Н. опять показывал браминское доказательство Пифагоровой теоремы Белинькому и Молоствову. За обедом говорили о подвигах собаки-сыщика Трефа, о которых трубят московские газеты[11], о громком деле Тарновской[12], почему-то о страховых обществах. Л.Н. больше, как и обыкновенно во время таких разговоров, молчал и, только узнав, что страхование жизни возможно лишь до известного возраста, заметил:
– Наш брат, значит, совсем никуда не годится!
– Я сейчас думал, – сказал он, выйдя к чаю, – о том, что всё остается. И мне это так ясно представилось! Это ко всем людям одинаково относится. И всё, что Таня делает, остается, потому что отражается не только на Танечке, но и на Верочке… Ильинишне