— Не возьмёшь пальто? последовала она за ним.
Он открыл входную дверь, но так и стоял, смотрел наружу, наверх, — мелкие засранцы ты посмотри, Хэллоуин только вечером но у них уже свербит… С телефонных проводов безутешными вымпелами свисала туалетная бумага, изгибалась и никла на оголённых ветках клена, тянувшихся за забор к окнам каркасного гаража, где кремом для бритья написали «хуй». — Слушай запирай двери, если это наделали прошлой ночью один бог знает что ждёт сегодня… и вес руки спал с её плеча, — Лиз? можешь поиметь терпение? и он с силой двинул дверью так, что щелчок замка испугал её не столько угрозами, оставшимися снаружи, сколько тем, что сама она осталась внутри, оставил её опираться рукой о столбик лестницы, прежде чем она вернулась на кухню, где, всё это время бормотавшее себе под нос радио воспользовалось тишиной, чтобы рассказать о том, что трое мужчин, чей катер перевернулся в проливе Лонг-Айленд, были спасены в ходе героической операции Береговой охраны, и она его оборвала, с глазами, подёрнутыми какой-то озадаченностью, чтобы вылить чашку остывшего на столе чая и отставить её несполоснутой в качестве, как оказалось, первого из целой череды брошенных домашних дел, в виде сухих завитков нижнего белья в раковине ванной, влажных полотенец и носков, равно как и пола в коридоре, вынутого и оставленного пылесоса и даже бумажных полотенец и спрея наверху лестницы, где она вцепилась в перила, чтобы вернуться в ванную, где её тихо стошнило.
Она резко проснулась под чёрное беснование ворон в вершинах ветвей, поднимавшихся над дорогой внизу, и неподвижно лежала, подъём и падение дыхания — лишь эхо света и тени, волнуемых в спальне порывами ветра, будоражившими ветки снаружи, после чего резко перевернулась к телефону и медленно набрала узнать время, поднялась и понесла себя с той же хрупкой заботой искать зеркало, что-то искать в мире снаружи от переполоха деревьев внизу на дороге до разброда мальчишеских рожиц, измазанных чёрным, и тот, и этот в шапках не по размеру, обменивались пинками и тычками вверх по склону холма, где всего одним беспокойным промельком свернул за угол и пропал почтальон.
Сквозь нежно колышущиеся на проводах и ветках фестоны камнем упала ворона, и ещё одна, вонзаясь в раздавленную на дороге белку, щеголяя чёрными крыльями и поднимаясь в воздух, когда надвигалась машина, когда через дорогу в позёмке пожелтевших покрытых ржавыми пятнами листьев к почтовому ящику поспешил мальчишка, крик и смех за забором, в воздух взлетали куски тыквы, и вороны возвращались сплошь в тревоге и ярости, вонзаясь и раздирая, щетинясь на любое движение поблизости, пока наконец, когда она вышла к почтовому ящику, тишина не объяла её, открывающую дверцу вытянутой рукой. Ящик казался пустым; но затем за забором раздался еле сдерживаемый смех, а она стояла с листом бумаги в руках, уставившись на фотографию совершенно голой блондинки, которая крепко сжимала в руке вставший розовый пенис, в то время как кончик её языка растягивал в тонкую нить каплю на его набухшей головке. На какое-то мгновение она попала под откровенно призывный взгляд блондинки; затем уняла дрожь поворотом, рассчитанным на то, чтобы было хорошо видно, как она мнёт снимок, возвращается и бросает его смятым на кухонный стол.