Но в совхозах и колхозах, в добывающих отраслях и на оборонных предприятиях с машинами было всегда лучше всего — и заработки больше, и квартиру заиметь можно было быстро, и очередь на машины быстрая. Выбор был скромный, послушать мотор или подобрать комплектацию, не было речи. За хорошую импортную комплектацию и цвет, например серо-голубой «Жигули» ВАЗ-21063, или чёрная «Волга» ГАЗ-24 с красным салоном советские граждане с Кавказа, где социализм всегда был половинчатым, за воротами склада, встав цепью, с ходу предлогами сразу три цены. Для тех, кто иногда выезжал за границу, вообще с машинами не было проблем. У них была валюта или сертификаты Внешпосылторга, так как им часть зарплаты выплачивали валютой страны пребывания, а часть начисляли на счёт Внешэкономбанка и могли расплачиваться ими в магазинах «Березка», где машины стоили вдвое дешевле в пересчёте чеков на рубли. Накопить на «Жигули» получалось даже после одной полугодовой командировки в соцстрану, вроде Монголии. Вполне реально можно было получить автомобиль по государственной лотерее — купив билет за 30 копеек, можно было выиграть ГАЗ-24 стоимостью около 9000 рублей, или «Запорожец» ЗАЗ-966…
С ужасом думалось старику, как живут простые люди при капиталистах на Западе, как пишут в журналах: вся молодёжь в кредитах и долгах и выживает, благодаря лишь родительским пенсиям и помощи, а пенсии тоже, не ахти, чтобы жить и не считать копейки. А о том, чтобы накопить и потом купить машину или квартиру, для простого человека на Западе и речи нет — инфляция и безработица обнуляет всё, не пройдёт и года…
— Насмотрелся я на ваших алтайских октябре 1917 года в Москве на Никитских воротах… — неотложного прервал разглагольствования Глеба Порфирьевича о машинах Виванов, морщась, а потом уже добавил, — а у меня-то тогда «Форд-Т» был с шофёром…
К дежурствам Дениса при Виванове персонал отделения относиться с пониманием, и даже почти полную ставку медсестры для студента, сложенную Гаджиевым из половины вакантной ставки уборщицы и половины ставки временно беременной от Гаджиева медсестры Боголюбовой, воспринимали без зависти, хотя по закону Алёшин не мог совмещать свою работу в морге более, чем с половиной одной ставки, потому что, как один из главных, у терапевтического отделения больницы существовал показатель эффективности работы — количество смертей. Если советский человек умирал в больнице, то автоматически начинается длинный разбор причин, могло последовать лишение премии, профсоюзной бесплатной путёвки в Крым, очереди на мебель или автомобиль. Никто не делает скидку на то, что умер, например, 95-летний человек, а не 50-летний. Каждое отделение билось за то, чтобы смертность была низкая. Для этого делается всё возможное, и усилия Гаджиева не казались со стороны странными. Когда Денис ещё только появится в больнице делать строительные обмеры, при нём в туалете нашего отделения упал старик — ветеран войны — остановка сердца. Дежурный врач и медсёстры и врачи из процедурных бросились к нему. По очереди долго делали массаж сердца. Сбежалось пол больницы: анестезиолог, реаниматолог, заведующий дневным стационаром, врач иглорефлексотерапии, физиотерапевт, кардиоревматолог, ревматолог. Врачей в больнице было много — один врач на двадцать больных, сестёр тоже, примерно одна сестра на двадцать коек, не считая санитарок, лаборантов и уборщиц. Тело старика было всё в ожогах и шрамах, и никак не хотело оживать.