— Осторожно бери… под коленки и спину.
— Дедушка-а… — не унимается девочка, её как пластинку — заело…
Она цела или почти цела физически, о травмах душевных судить не берусь. Возможно, есть какие-то ушибы и сотрясения, но открытых кровотечений нет, так что…
Срываю с себя куртку и сую ей в руки.
— Сверни!
— Дедушка… — девочка норовит вцепиться в стонущего старика, всё время проваливающегося в полузабытье.
— Ну! Сверни, кому говорят!
Она начинает машинально сворачивать одежду, и приказчик, повинуясь мне, укладывает старика на бок.
— Если рвать начнёт, чтобы не захлебнулся, — коротко объясняю свои действия парню, — Ну, клади…
— А ты молодец! — хвалю приказчика, разрезая перочинным ножом окровавленную брючину на старике и наскоро проверяя повреждения. Не специалист, но похоже на перелом и рвано-резаную рану на бедре. Вроде неглубокая, но довольно-таки обширная…
— Фартук давай! — коротко приказываю любопытной торговке, протиснувшейся поближе, — Ну!
Та попятилась было назад, но толпы выдавила её, и женщина неохотно сняла фартук, из которого я скрутил что-то вроде жгута на ногу. Возможно, это и лишнее, но дедок потерял энное количество крови, а переливать её, насколько я знаю, сейчас толком не умеют. Не говоря уж о таких вещах, как капельница[i], физраствор и прочие вещи, ставшие в нашем времени старой доброй классикой.
— Сейчас врачи приедут, — говорю девочке с железобетонной уверенностью, стараясь не коситься на лошадь, которая уже не бьётся, а только тихо плачет, — всё хорошо будет! Тебя как зовут?
— Лиза, — не сразу ответила та, — Лиза Молчанова…
Слова полились из неё нескончаемым потоком, порой достаточно бессвязным, но… пусть.
— А ты молодец, — ещё раз говорю приказчику, — Не сырой, как эти! Экий хват! Не стоял, как баран, а небось сам уже лез помогать?
— Ну… — засмущался тот, начиная наливаться уверенность, что так оно и было, — так-то да, но потерялся попервой, всё сообразить не мог, как бы половчее взяться.
— Ничего, ловко взялся!
— Шустёр, а? — подмигиваю торгашке, у которой реквизировал фартук.
— Ась? — не сразу понимает да, — А… да, шустёр!
Баба всё ещё расстроена реквизицией и резонно полагает, что к ней он может и не вернуться. Но… она теперь уже неким образом сопричастна!
Ещё несколько фраз, и толпа загомонила, заговорила… уже одобрительно, без всяких посягательств на мои уши и прочие части тела. Выдыхаю, и вытащив часы, прикидываю время. Где бы… а, вот оно! Я, оказывается, со стопкой так и бежал!
Оторвав страницу, пишу время наложения жгута и поясняю свои действия. Подоспевший городовой, грузный и солидный, обвешанный медалями и усами, уже наводит порядок толпе, руководствуясь в первую очередь возобновлением движения.