Удивительно другое: как быстро он начинает разбираться в совершенно непривычной обстановке, точно оценивать людей, отказываться от прежних заблуждений, принимать верные решения.
Вечером 28 июля, когда судно (всего за восемь дней!) достигает берегов Земли Франца-Иосифа, Шмидт впервые отдает дань мастерству Воронина: «Капитан горд — и вполне имеет на это право. Он вел судно исключительно мужественно и энергично».
Еще через четыре дня «Седов» входит в бухту Тихую — наиболее подходящее по сложившимся условиям место для строительства станции. 2 августа начинается выгрузка. После долгих споров команда согласилась работать за 6 тысяч рублей. Шмидт, который нормальной платой считал 2–3 тысячи, подписал договор неохотно. Но когда все имущество станции переброшено на берег, он уже по-иному пишет об экипаже «Седова»: «15 августа закончилась выгрузка. Надо отдать команде справедливость. Хоть она и сборная и не чужда рваческих настроений, но работу они выполнили на славу. Быстро, дружно и очень тщательно. Конечно, они хорошо заработали — но зато и старались!»
Да, прежняя торопливость в суждениях быстро проходит. Шмидт обретает обычную свою объективность. Можно поверить — команда на «Седове» подобралась не идеальная. Но «отбросами флота» он больше никогда не называет моряков.
Тут надо отметить к чести Шмидта еще одно обстоятельство: между суждениями, которые он доверял своему дневнику, и тем, что произносил вслух, была, видимо, существенная разница. Иначе вряд ли он заслужил бы доброе отношение к себе моряков, о котором позднее писал: «Команда…часто показывает мне знаки симпатии. Она ценит, кроме ровного товарищеского отношения и политических бесед (о внешней политике), особенно наличие мужества и предприимчивости, которые мне приписывает».
Не очень лестно отзывается Шмидт поначалу и о будущих зимовщиках станции. Даже их мелкие человеческие слабости вызывают порой в начальнике экспедиции бурю раздражения. Многократно поминает он в своем дневнике недобрым словом граммофон, который зимовщики захватили с собой, чтобы скрасить музыкой полярную ночь. В день высадки в бухте Тихой Шмидт замечает: «Не обошлось без граммофона с его фокстротами. Почти как у Нобиле над полюсом! Не умеем мы еще обойтись в радостях без пошлости». Спустя несколько дней с еще большим раздражением: «Без конца играет граммофон». 22 августа, когда хозяева станции в бухте Тихой покидают «Седов», чтобы поселиться в одной из почти завершенных построек, Шмидт облегченно вздыхает: «…наконец, зимовщики забрали все свое имущество, включая проклятый граммофон, и переехали на берег».