— Но показания мог дать и ее брат. — Алекс кивнул на одеревеневшую Ольшанскую.
— Он не имел права раскрывать свою личность, ему пришлось бы придерживаться роли бродяги. Ты — другое дело. Дворянин из Петербурга, офицер с безупречной репутацией. Твоему слову поверили бы безоговорочно.
— То есть вы планировали избавиться от соперницы и засадить мужа в тюрьму? — повернулся Максимов к Ольшанской.
Наталья Гавриловна распахнула ресницы, опалила его огнем, но ничего не сказала.
— Нет, Алекс, я уверена, что ее прожект состоял в другом. Отправить Марицу на тот свет — да. Но сгноить мужа в каземате… Незачем было тогда, как выражаются русские, gorodit оgоrоd. Убийство обставили как неумышленное, чтобы иметь возможность оправдать подсудимого. Тут все очень тонко… Представь себе: упекли его в кутузку, ждет он судебного заседания, а к нему на свидание приходит жена. Ставит условие: если он желает освобождения, то должен поклясться, что вернется к ней и навсегда забудет о всяческих интрижках. В противном случае она не станет нанимать адвоката, а наоборот, даст денег обвинителю, чтобы тот добился максимального срока. Как, по-твоему, пошел бы он на такую сделку, особенно если учесть, что Марица для него потеряна навсегда?
— Но что ему стоило пообещать, а потом нарушить клятву?
— Сомневаешься в его честности? Он аристократ, его отец — граф, хоть и обнищавший… И потом
— Наталья Гавриловна всегда могла пригрозить, что добьется пересмотра дела об убийстве. Он жил бы, как под дамокловым мечом.
— Насильно мил не будешь, — изрек Максимов избитую мудрость. — Незавидное счастье она ему готовила…
Ольшанская окрасилась в цвет медного купороса и сорвалась на крик:
— Довольно! Мне надоело выслушивать ваши измышления… Прохор, Митяй, Афанасий, ко мне! Вышвырните их вон!
Из неосвещенных углов призраками выдвинулись три здоровенных детины и, засучив рукава, обступили гостей. Максимов потянулся к заднему карману, чтобы достать предусмотрительно взятый пистолет, но с хряском отворилась дверь, и в дом вошли пятеро жандармов, а с ними — Григорий Михайлович.
— А, моя ненаглядная! — провозгласил он с издевкой, протягивая руки к злокозненной супруге. — Приехала навестить меня? Давненько не виделись.
— Подонок! — бросила она ему с надрывом. — Ты растоптал мои чувства…
— Боже мой, сколько пафоса! Господа, — это относилось уже к жандармам, — будьте добры, проводите ее в участок.
— По какому праву? — Ольшанская поглядела на свою челядь в поисках поддержки, но детины остереглись связываться с блюстителями порядка и рассосались по углам.