Вот какие счастья бывают два раза в году. Ето только один пример. Таких примеров много и они обижают всех чесных колхозников. Повидему здесь нужно увязаца газете. Заставить все нажитые дармовые деньги внести в кассу колхоза. А им хватить начисленных трудодней на общих основаниях. А председателю подсказать, так как он новый человек в нашем деле.
Настоящую заметку подтверждает
член ревизионной комиссии
колхозник К о р о л е в».
— Юрка, Юрка… Послушай!..
Юрка со сна тупо сидит на кровати. Подтягивает к подбородку коленки, протирает о них глаза.
— На этой картошке давно копья ломают. Бездоказательно все… Она же бьется при разгрузке, сыреет. Бывает, ее и по двадцать пять копеек пускают. И вообще… Отключайся, старуха… Давай спать.
Утром я отнесла тете Шуре чашку.
— Что ты так рано-то?
— Вам, наверно, она нужна.
— Что ли, она у меня одна? Ну, поставила калину-то?
— А я не знаю, как ее готовить.
— Я научу… Как печь протопишь, ставь на под сразу. В горшке. В русской печке она хорошо напаривается. Сок у нее как вино густое… А то можно туда немного муки подмешивать — но если это нравится только. Постой-ка, — остановила меня тетя Шура, взяла чашку, вышла в сенцы.
— Вот… Добавишь туда, пока она не остыла.
В полированной чашке крупчатыми грудками лежал мед. В теплоте он отекал обожженной керамикой.
— Бери, бери… Это самая лекарственная еда. Самая чистая. А калина вкусней холодная.
Уже у двери я спросила:
— Теть Шур. Чекин-то где работает?
— А нигде. На пенсии. Сядет у ворот на бревне и сидит. У нас как-то свеклу дождями заливало. Уже заморозки начинались. Председатель машины на улицу дал, бегает по домам, всех собирает, просит: помогите, одно поле пропадает. Я смотрела, смотрела, завязала хлеб в узелок и полезла. А он у своего дома стоял. Кто-то сказал: «Бабка-то Королева куда?» А он: «Да она ведь все на фарсы». Любит подковырнуть.
— Тебе свет не мешает? Я двери нарочно открыла. Здесь теплей. Морозы-то — треск стоит…
В избе уже настыло с вечера. Вдыхаешь воздух, он глубоко растекается, знобит глаза и лоб.
Мама накинула на меня тулуп, подоткнула под пятки. Стеганое одеяло затяжелело, придавило теплом к кровати.
— Как завтра поедешь-то? У тебя и пимов нет.
Постояла в темноте, ушла.
Крутится колесо прялки, мама мягкими движениями выдергивает из кудели пряди, а глазок барабана собирает их, скручивает, тянет из-под пальцев. Как по выплеснутому на пол керосиновому пятну, бегает язычок пламени, загасая и нарастая, обегают куделю черные стропики, собираются в пучок, и шерсть истекает с гребня тоненькой ниткой. Качается локоть, а ладонь то придавливает нитку в воздухе, то приспускает, и эти движения не отнимают сосредоточенности.