Мама вздыхает, отворачивается и вешает телогрейку.
— А потом стала и начала рассказывать складно. Говорит, как плачет. Ну, не плачет, а будто голос у нее перехватывает. Смотреть на нее жалко. Музыку нашла. Мы такую по радио выключаем: кричит больно, мешает. А она рассказывает о ней, и как задумаешься — правда, по ее выходит. «Вы, — говорит, — слушайте, слушайте, читайте. Здесь буквы знать не надо — сердце само читает». И правда, слушали — и понятно было. Может, мы и не понимали — наверно, она ее нам наговорила своим голосом, как хотела. У нас руки грязные после картошки. Сидим и думаем: «Есть же такие люди! А что мы?..»
А потом говорит: «У меня записан звон колокольный из собора Ростова Великого. — Включила. «Запись, — говорит, — недавно сделана».
Мама приостановилась, сказала раздумчиво:
— И даже у нас так не били. Звон медный, протяжный, и маленькие колокола подыгрывают. А она замерла, как святая. Молоденькая какая — даже разговаривать неохота. Страшно. Я вспомнила, как наша церковь звонила в Лебедях — на двадцать верст слышно. Выйдешь утром весной… И я молодая еще… Вот ведь какая она… — Это мама сказала, наверное, о Холшевниковой. — Такие только в городе родятся, в деревне нет… — Она посмотрела с тайной горечью. — И муж у нее хороший.
И заторопилась вдруг, будто неловко ей стало. Достала чугун картошки из печки, высыпала в лохань у двери, посыпала сверху отрубями.
— Ты что опять такой? Раздетый выскакивал… Глаза у тебя будто куда уходят, теряются. Наверно, опять со своей краской возился?
И радость, с которой она возвратилась с работы, погасла в ней.
В избу вошел Петька Прокудин, промерзшую дверь плохо закрыл — силы не хватило.
— Тетка Наталья, пусть к нам дядя Андрей идет, папка велел. Свинью колоть. Папка один не справится.
— Ты что же, пришел за мной, а разрешение у тетки Натальи спрашиваешь?
Петька поднял на меня глаза, но смотреть долго не смог, — стеснялся.
— Только велел куфайку надевать.
— Ну, раз велел, — сказал я, — приду.
Прокудин встретил меня у ворот:
— Только с работы пришел. Свинью завалить надо. До темноты управимся.
На скамейке у двери лежал большой нож, остро отточенный, на дворе свален воз свежей соломы.
— Приходилось колоть-то?
— Раз как-то.
— Подержишь. Резак хороший. — Он взял нож, попробовал пальцем лезвие. — Сейчас баба мешанку принесет.
Свинья подбежала к корыту, окунула голову в картошку, страшно захлюпала.
— Лови заднюю ногу, — посоветовал Прокудин, а сам жесткой пятерней заскреб у свиньи за ухом, потом все ниже и ниже.
Свинья, хватая немятую картошку целиком, не слышала его почесываний.