И грабители были таковы.
— Кажется, в отечестве российском народился свой Робин Гуд, — усмехнулся Брюс, выдвигая вперед нижнюю губу.
В кромешной тьме они добрели до дома, стоявшего на каменном подклете, и долго стучали в ворота, пока им не открыл бородач, одетый в исподнюю рубаху, опоясанную широким кожаным гашником.
— Кто такие? — спросил он.
— Брюс и Лермонт, — ответил Яков Вилимович.
— Ба! — удивился бородач. — Не признал я вас поначалу. Проходите. — Иван Моторин пропустил ночных гостей вперед.
Он накормил ограбленных горячими щами, дав по чарке хлебного вина. За едой Брюс рассказал о встрече с армаями и как один из них заявил, что был Бог, да весь вышел. Жена Моторина Анна, накрывшая на стол, взглянула на мужа и тут же пригасила взор, опустив веки к столешнице.
— Благодарствуем, Иван Федорович, — сказал Брюс, вытирая усы поданным полотенцем.
Покуда гости ждали возка, за которым Моторин послал дворового мужика в Контору артиллерии, они втянули в свои ученые разговоры и колокольного литца.
— Мы с Юрием Петровичем рассуждали о золотом сечении, — сказал Брюс. — О том, что в основе гармонии лежит математическое соотношение, открытое Пифагором. Это одна мера и для слова, и для здания, и для звука, и для движения планет. Должно быть, то же сечение лежит в построении формы колокола. Как ты считаешь, Иван Федорыч?..
Моторин уже давно сделал замеры колокола Саввино-Сторожевского монастыря, который отлил Александр Григорьев. Знал, что в основе построения лежит губа. По ее толщине и строилась толщина стенок, которые ко дну у самой коронки должны быть в три раза тоньше. Однако вылить колокол в нужный тон и вес никогда не удавалось.
— Не столь вежество надобно, сколь угадка, — ответил Моторин. — Можно, конечное дело, вычислить золотое сечение, как вы рекли. Однако почему ни один колокол не поет так, как Саввино-Сторожевский?..
— Верно, мастер, мыслишь! — усмехнулся Брюс.
Когда возок увез шотландцев в зимний мрак, Анна выдохнула:
— Денис разбил твого Брюса! Гореть ему, окаянному, на костре…
А Брюс, владевший верою и мерою, в тот вечер сказал Юрию Лермонтову:
— Как в колоколе тона повторяют друг друга в гармоничном согласии, так и мы должны повториться в наших российских потомках...
Что же до Ивана Мазепы, то граф Гаврила Иванович Головкин, не раз посещавший когда-то гетманский дом в Москве у Покровки, в переулке Козьмы и Демьяна, писал Ивану Степановичу:
«...мы приложим неусыпные труды исследовать то зло без дальних околичностей и огласки».
Блестящий знаток латыни, Мазепа не преминул наградить Головкина акциденцией, после чего Искра и Кочубей были отданы гетману на расправу.