Он ехал в поезде, смотрел в окно на березы, сосны, ограды, холмы, кирпичные особняки богатеев. Из чего произошли кирпичи, цинковые кровли, заграничные лимузины, ответа у Аникеева не было. Каи уживутся новые богатеи рядом с обитателями хибар и лачуг? Чертоги отгрохали на родительских сотках: земля пока что не покупалась. Богатство вопило о себе мблагим матом, в соседстве с убогостью пригородного бытования, с грядками картошки у самой железной дороги. «Плохо кончится», — говорил себе Аникеев. Но как и когда, он не знал.
Рядом села пара: юноша, почти отрок, в черной блузе, в бриджах, высоких ботинках, берете с эмблемой, полосатым тельником в вырезе блузы. На правом рукаве нашивка: «Казачья стража». На поясе - о! на поясе целый арсенал: кобура с чем-то стреляющим, какие-то штучки, может быть, бомбочки, Казачий стражник мал ростом, хил, субтилен, по-отрочески не вошел в тело; у него редкие усы, мальчишеское лицо. С ним крупная деваха, мордатая, с намазанными губами, с выпирающими из короткой юбчонки ляжками, обтянутыми блестящими колготками.
В Удельной вышли, пара впереди Аникеева: птенчик в черном, с бомбочками и толстая большая деваха с блестящим задом. «Мальчик выбрал себе подругу не по конституции, — подумал Аникеев. — Да нет, она его выбрала. И что же он стережет, казачий стражник?» Вспомнилось, где-то прочел: казачья стража охраняет порядок в пригородных поездах. «Он меня стережет».
Аникеев спустился в метро, здесь уже начался город. Проходя, проезжая, ступая по городу, он все время внутренне напрягался, вздрагивал, отшатывался, то есть впадал в стресс, откудова путь... ну да, на Вторую Березовую аллею. На огромном панно у входа в метро нарисован мужик с противной нерусской харей, в шляпе с заломленными полями, мотоцикл, какие-то горы. «Курите Мальборо!» Аникеев матерно выругался. На лестнице (он терпеть не мог слова «эскалатор») малый в пятнистых брюках и куртке (выговорить «камуфляж» у него не поворачивался язык) облапил девку, вцепился ей в задницу клешней, целовал взасос. Аникеев подумал: «Свобода, брат, свобода. Страна сделала выбор».
С девушками он целовался в парадных, на лестничных площадках — в укромных местах. Публичное целование на спусках-подъемах в метро казалось ему нерадостным, неискренним, стыдным, как заботы сексуальных меньшинств. И что интересно, и раньше лизались редко, разве что подвыпившая распутная барышня приникнет к своему теленку. Как станут на лестницу («чудесницу») — и давай лобызаться.
По старой привычке Аникеев «клал глаз» на красивых женщин. Все до одной двигали челюстями, жевали. Собственно, нежующих почти не осталось. Аникеев обращался к жующим с внутренним монологом: «Как быстро вас превратили в жвачных животных. А ведь были людьми. Вам хочется как на Западе. На западе жуют хоккеисты и полицейское, да и то больше цветные... Приличные люди на западе не жуют».