– Воспримут как понижение, – деловито сообщил Репнин.
– Пущай радуются, что отдельная рота, а не каторга, – буркнул я. – Да, подчинение мне лично поставь. И имена передай Ушакову. Я хочу уже на днях знать, кого от палача уберег.
– Будет исполнено, государь. Графа Шереметева примешь?
– Приму, – я сел за стол, в кресло, где совсем недавно сидел Трубецкой. Я чувствую, что сейчас ступаю по тонюсенькому льду, который вот-вот грозит подо мной провалиться. Пока все прокатывает, но это лишь благодаря тому, что пока никто не может отойти от удивления: как так-то, император решил делами страны позаниматься, а не делами своей псарни.
В комнату вошел твердой поступью молодой человек, может быть, на пару лет старше меня. В груди потеплело, этот юноша явно не был чужим для Петра, но почему тогда я о нем ничего до сегодняшнего дня не слышал?
– Поздорову тебе, государь, – Петр Шереметев отвесил не слишком глубокий поклон, знать и вправду близки они были с Петром Вторым когда-то. Интересно, что за кошка между ними пробежала? – Егермейстер твой Михайло Селиванов дюже просил свору мою на сегодняшнюю охоту. Особенно Зверя просил взять. Вроде бы матерого обложили. – Говорил он довольно сухо, отдельными фразами. Я понимал вряд ли половину из того, что он говорил, но усиленно делал заинтересованный вид, потому что Петр знал об этом Звере, кем бы тот ни был, всё. – Когда выезд, государь?
– Как только соберемся. А скажи мне, Петр Борисович, почему у меня такое ощущение, что недоволен ты мною, или я обидел тебя чем?
– Ну что ты, государь Петр Алексеевич, кто ты и кто я? Как могу я обиду какую на тебя держать? – Шереметев стоял вытянувшись и смотрел не на меня, а куда-то в район окна. Я обернулся, чтобы посмотреть, что такого удивительного он увидел, но шторы были задернуты, и хоть и был шелк полупрозрачный, а все равно ничего толком в окно не было видно.
– Обиделся, значит, – я задумался. – Хоть убей, не помню, что такого я тебе сделал, чтобы в такую немилость впасть, – я развел руками. – Ты скажи, что ли, не молчи.
– А я говорил, – Шереметев вперил в меня яростный взгляд. – Говорил тебе, государь, что Ванька Долгорукий тебя с пути сбивает постоянными охотами да развлечениями разными. Но ты же не слышал меня, велел ко двору не являться, и это в то время, как с самых младых ногтей мы вместе. Стоило Ваньке поманить праздной жизнью, так и забыл сразу, как читать я тебя учил, пока дед твой Петр Алексеевич палками нерадивых твоих учителей не отходил за то, что совсем с тобой не занимались. Забыл, как яблоки у Меншикова на Васильевском воровали, а потом от садовника убегали, как вместе розги получали за шалости, тоже забыл? А все потому, что имел я неосторожность сказать, будто не по душе мне вечные охоты с ассамблеями. – Он выдохнул и, стиснув зубы, снова уставился в окно. – Прости меня, государь, что волю словам дал, просто уже сил не было терпеть.