Энджел молча его разглядывал.
– Неужели вы думаете, что вынесете это с достоинством? – насмешливо спросил Рагнихотри. – Вы же даже не представляете, что вас ждет.
– Вы тоже, – ответил Энджел.
Мазандранец зажал его ногу между двумя досками и закрутил зажимы. Маргарет нервно закусила губу. Господи, да пусть же Энджел хоть что-нибудь скажет!
– Давай, смотри, тварь, – прошипел Ляйднер и добавил несколько слов, которые она не поняла. Рагнихотри отступил подальше и кивнул мазандранцу. Тот взялся за молоток и длинный кол; у Маргарет на миг пропало дыхание, и перед глазами все поплыло.
– Боже мой, не троньте его!
– Молчать! – рявкнул Энджел.
Потом раздался глухой удар, звук разрываемой плоти и треск кости, но крика не последовало. Нос Маргарет заполнил запах крови, девушка задохнулась и повисла в руках Ляйднера. Он встряхнул ее, но мисс Шеридан казалось, что она в обмороке, пока снова не услышала удар и треск. Маргарет зажмурилась. Ее била мелкая дрожь, зубы стучали так, что она едва не прокусила язык, пытаясь крикнуть: «Прекратите, пожалуйста, пожалуйста, не трогайте его!»
Она шевельнула онемевшими от страха губами. О господи, снова эти звуки! И запах крови, такой густой, что ее сейчас стошнит! Ляйднер что-то шипел ей в ухо, выкручивал руки, но боль доходила до нее медленно, словно тело пребывало далеко, не здесь, и… она не слышала голоса Энджела.
– Энджел… – еле слышно, умоляюще позвала Маргарет, но он не ответил; господи, почему?! Что с ним, боже, неужели он… Девушка распахнула глаза. Все расплывалось и дрожало: и мазандранец, и Рагнихотри, и матросы вокруг, но в наступившей тишине она наконец различила тяжелое хриплое дыхание. Слава богу! Живой!
«Конечно, живой, дура, зачем им мучить труп!»
Но если он жив и в сознании… о господи, пусть он хотя бы не будет в сознании!
– Ну же, герр Редферн, – донеслось до нее, – скажите уже что-нибудь. Крикните, в конце концов. В самом деле, вам полегчает!
Перед Маргарет все потемнело. Чувство, вспыхнувшее в самой глубине ее сердца, было слишком черно для ненависти: жгучее, всепоглощающее, прозрачное, как зарево над пожаром. Сильнее, чем боль, больше, чем ненависть, – оно обожгло ее изнутри, высушило в один миг, спалив без остатка все, что уже не имело значения. Ни боли, ни страха, ни сомнений, ни слез – одна лишь свирепая, испепеляющая, дикая ярость.
– Давай! – зашипел Ляйднер. – Вякни погромче! Уж тебе-то он ответит!
Снова раздался стук молотка о дерево, влажный чавкающий звук, хруст – но Энджел молчал. И она тоже промолчала. Только смотрела на него, не отводя глаз, вбирая ноздрями запах крови, запоминая вид расколотых костей, разорванной плоти – и каждого из его мучителей.