Не дочитав ноту до конца, Гизль заявил о разрыве дипломатических отношений и в соответствии с полученными инструкциями специальным поездом выехал из Белграда.
Три часа спустя был отдан приказ о частичной мобилизации Австрии против Сербии.
Когда кайзер прочитал ноту Белграда, он написал на ее полях ней: «Блестящие достижения для столь короткого промежутка времени».
В отличие от своего великого соотечественника фон Бисмарка, России он не боялся и очень любил повторять фразу о том, что «славяне рождены для того, чтобы повиноваться».
Да и чего бояться, если посол и военный атташе докладывали из Петербурга, что царь боится войны, что «в русской армии настроение больного кота» и она «планирует не решительное наступление, а постепенное отступление, как в 1812 году».
Более того, немецкая пресса на все лады расписывала «полное разложение» России.
— По существу, — заверял кайзера, а вместе с ним и Вену министр Ягов, — Россия теперь небоеспособна!
Вопрос о войне был предрешен, но объявлять о ней было еще рано.
Именно поэтому канцлер Бетман-Гольвег в своих телеграммах в Вену просил австрийское правительство «не отказываться безоговорочно от любых мирных предложений, а делать вид, что собираются их рассмотреть».
«Иначе, — предупреждал он, — будет трудно возложить на Россию вину за пожар в Европе».
Понимая, что Рубикон перейден, кайзер в очередной беседе с австрийским послом в Германии графом Сегени посоветовал его правительству «самым настоятельным образом немедленно выступить и поставить мир перед свершившимся фактом».
— Всякая потерянная минута, — повторил он слова Мольтке, — усиливает опасность положения, давая преимущества России…
Более того, он весьма прозрачно намекнул на то, что Австрия могла бы, пока требования ее не будут выполнены, в виде гарантии оккупировать часть Сербии.
По сути дела, это было уже объявлением войны, поскольку Россия этого никогда бы не позволила бы, и кайзер прекрасно знал это.
И теперь ни сдержанность Англии, ни сдержанность России уже ничего не определяли. Все решалось в Берлине.
«Конечно, — признавал позже германский посол Лихневский впоследствии, — достаточно было одного намека из Берлина, чтобы побудить графа Бертольда, успокоившись на сербском ответе, удовлетвориться дипломатическим успехом.
Этого намека, однако, не последовало. Напротив, настаивали на войне».
Оно и понятно!
Кайзер закусил удила и прекрасно понимал, что завтра может быть уже поздно.
А теперь давайте поговорим об ультиматуме более подробно, поскольку он заслуживает того.
Как уже было сказано выше, Сербия приняла все его пункты за исключением одного, который касался участия австро-венгерских чиновников в расследовании вопроса о соучастии сербских правительственных кругов в сараевском преступлении.