И уже совсем в зыбких контурах осталось в памяти, как белградский чекист сделал зовущий жест в адрес Артёма, всё ещё сидевшего на помосте в камере, как вторым жестом ткнул сторону наших сумок, как третьим жестом указал на дверь.
Почему-то не запомнил, что говорил нам напоследок незнакомец в штатском. Не помню, поблагодарил ли я нашего сербского спасителя. Как-то вовсе не вспоминается, говорил ли кто-то что-то вообще в последние мгновения пребывания в белградской «кутузке». Точно помню, что даже имени белградского чекиста я не спросил, за что по-человечески стыдно.
* * *
Удивительно, но свои приключения мы пережили почти без потерь. Целы все вещи, цела вся дорогостоящая аппаратура Артёма, цел мой блокнот с косовскими и белградскими записями, цел диктофон с наговорёнными кассетами, целы мои заветные три стодолларовые бумажки – единственный гарант нашего возвращения домой. Верно, полицейские, что задерживали нас, засветили наполовину отснятую плёнку, которая была заряжена в аппарат Артёма. Зато целы все плёнки, что он отснял до этого. Короче, потерь, по сути, нет. Отличный показатель!
Ещё один повод для сдержанного удивления: Артём воспринял наше освобождение как должное. Разве что спросил на второй или третьей минуте нашей свободы:
– Ты что, правда, что ли, воевал здесь?
Спросил очень буднично, как будто, между прочим. Словно речь шла о недавней поездке по линии профсоюзного обмена.
Мой кивок в качестве ответа его вполне удовлетворил. Больше он ни о чём не спрашивал.
Было чему удивляться и в более глобальном масштабе. Наше освобождение стало для меня трижды главным событием последнего времени. Куда-то в сторону ушёл весь масштаб катастрофы, что разворачивалась на наших глазах в столице братского государства, совсем не вспоминалось о судьбах славянского мира, даже зловещее дыхание чудовища Мирового порядка не ощущалось. Обретение личной (при этом весьма относительной) свободы затмило и превзошло всё. От этого откровения за версту разит букетом гордыни, индивидуализма и рядовой махровой трусости. Неужели так слаб человек? Пусть эту ситуацию оценивают социологи и психиатры. При единственном, правда, условии: только после того, как сами переживут то, что пережили мы.
* * *
Менее суток прошло с момента нашего освобождения. По сути, считанные часы, а сколько событий, новостей, эмоций и перемен!
Удивительно, но восстановить в памяти правильную хронологию всего прошедшего очень непросто. Почти совсем, как шесть лет назад после боя на высоте Заглавка, когда, по сути, вдесятером пришлось в течении пяти часов отбивать атаки нескольких сотен мусульман, наступавших при поддержке гаубиц и миномётов. Верно, параллель неуместна. Ситуация, несущая смертельную опасность и ситуация, несущая проблемы, пусть очень серьёзные, – это не просто две очень разные ситуации, это – два разных измерения, два космоса. Тем не менее, чувствую внутри гулкую пустоту. Очень похожую пустоту я испытывал 12 апреля 1993 года уже после боя, уже после того, как полчаса тащил по заснеженному склону на плащ-палатке Костю Богословского, погибшего на моих глазах, уже после того, как на грузовике с простреленными скатами мы чудом добрались до казармы.