Он вставал. Шел на кухню. Умывался. Ел что-нибудь. За едой разглядывал натянутую на веревке ситцевую занавеску — она была почти невесомой. С тех пор как дочери выросли, они умывались за этой занавеской или — то одна, то другая — устраивались за ней со своими кавалерами. Чаще всего это бывало такими вот осенними дождливыми вечерами или зимой, когда холодно гулять на улице. Перед войной и Франку приходилось бывать дома по вечерам. Тогда он работал днем, и в комнату доносились из-за занавески тихие слова (жена из предосторожности отворяла дверь, но сама засыпала от усталости). Иногда наступала долгая тишина — Франк морщил лоб: «Как бы беды не вышло», но встать не решался и только кашлял, словно предупреждая: «Я не сплю».
Теперь дочерям не приходилось прятаться за занавеску. Отец работал вечерами. Йошка переселился на кухню. Елена тоже все там отсиживалась, чтобы не мешать ухажерам «с честными намерениями».
…Боришка и Этелька вернулись домой с работы. Их стоптанные каблучки застучали сперва по коридору, потом по каменным плитам кухни. Они поздоровались, едва взглянув на отца: привыкли — когда они приходят, отец уходит. С конфетной фабрики на улице Нефелейч девушки приносили с собой запах шоколада и карамели. Сын Йошка еще не вернулся домой, он будет жить лучше своего отца, ведь «за это мы и боролись», а еще и потому будет жить лучше, что он металлист, а не пекарь. А как приятно было отцу перед уходом на работу перекинуться с ним несколькими словами, особенно с тех пор, как сын перерос отца, а главное, стал сильней его! Когда они стояли друг против друга, казалось, что это он, Антал Франк, а не Йошка нуждается в опеке.
Но Йошка запаздывал нынче. Он сидел в трактире на площади Кезвашар, неподалеку от консервного завода, и собирал у рабочих членские взносы.
…Антал Франк молча, покорно, раскорячив ноги, поплелся в военную пекарню, где он должен был отработать положенные двенадцать часов при тусклом свете обсыпанных мукой ламп.
2
Пишта страстно любил собак. То ли потому, что они любили его, а Пишта тосковал по любви, то ли наоборот, — собаки любили Пишту за то, что он в них души не чаял. Уж как оно там было, трудно сказать. Несомненно одно, что собаки не нападали на Пишту, а смотрели на него умильно, виляли хвостами, никогда не кусали, хотя мальчик завязывал знакомство со всеми попадавшимися ему собаками, будь то бездомный пес или собачка, выпущенная на полчаса погулять, породистая или дворняга. Пишта подходил к собаке, гладил ее разок-другой, сперва осторожно, будто приглядываясь, потом все смелее, доверчивей, и тут же награждал ее именем. Для него это не представляло особых затруднений, ибо Пишта называл всех собак либо «Блоки» либо «Флоки». Других имен он не признавал, эти тоже сам придумал, и, судя по отношению четвероногих к Пиште, они были довольны.