Шаролта развернулась и правой рукой влепила мужу здоровенную пощечину.
— Вот тебе ключ!
Доминич пошатнулся, но больше от самого факта, нежели от удара. Он упал в кресло и пробормотал запинаясь:
— Что? Что?
От такой неожиданности его глубоко запавшие глаза ушли чуть не до самого затылка. Шаролта шагнула к нему и засадила новую пощечину, теперь уже левой рукой.
— Шаролта! — Доминич в бешенстве хотел было броситься на жену. Потасовка казалась неизбежной.
Но тут Шаролта вытащила маленький конверт из кармана фартука и поднесла его к носу мужа.
— Это что такое? — прошипела она устрашающе и так тихо, что муж с трудом расслышал ее.
Наступила тишина. Доминич отвернулся, словно кот, наделавший в углу, когда ему суют под нос на совке его же нечистоты.
— Так вот ты куда ходишь в кегли играть? — прошептала Шаролта и начала вслух читать письмо: — «Любовь моя, Пиштука», — поначалу она произносила слова тихо, но потом зашипела так, что Доминичу показалось, будто у него волосы затрепетали в ушах. — Пиштука! Пиштука? — повторяла она самое обидное для себя слово. «Твоя жена, эта старая змея…» — Шаролта захлебнулась в ярости и вцепилась в волосы Доминичу. — Так вот она какая, «зеленая кошка?» Я покажу тебе кошку! И синюю и зеленую! Убирайся! — И она изо всех сил дернула его за волосы. — После Пюнкешти сразу вернешься домой! И не вздумай опаздывать, иначе пойду в союз и такой скандал закачу, что… И «зеленую кошку» твою за волосы приволоку… Своих не узнаешь…
Доминич сидел оглушенный.
— Каждую чепуху всерьез принимать…
— Поклянись, что больше никогда…
Доминич пробормотал нечто вроде клятвы. На лбу у него испуганно подергивалась кожа. Шаролта не выдержала этого, ослабела и разрыдалась. Ее Пишта, которого она боялась, уважала, сидит теперь перед ней жалкий, сгорбленный, готовый пасть на колени!
— Пиштука! — вырвалось у нее вместе с рыданьями. — Ну, зачем, зачем тебе это надо?
Доминич тут же опомнился.
— Бестия! — проворчал он. — Ладно, так и быть, больше не пойду… но…
И он встал. Отряхнулся сперва, потом толкнул Шаролту, которая, услышав «так и быть, больше не пойду», тут же просияла сквозь слезы.
— А за это мы еще рассчитаемся! — и Доминич показал на лицо, горевшее пунцовыми пятнами.
Он выхватил из шкафа осеннее пальто и в несколько прыжков очутился у дверей, потом на лестнице и снизу еще раз заорал:
— Бестия!
На улице он глубоко вдохнул сырой воздух и выругался. Срам!.. Допустил, чтоб жена надавала ему пощечин. Ему?! И он побежал к трамваю. Вскочил на подножку битком набитого вагона, ехал некоторое время, вися на руках, потом стал пробивать себе дорогу. Как только в вагоне освободилось место, Доминич тут же плюхнулся на него и начал искать бумажку, на которой Шниттер записал ему адрес Пюнкешти. «Тоже небось вытащила из кармана? Бестия!» Наконец нашел ее. «Улица Пратер, 18, III этаж, 43». Выглянул в трамвайное окошко. Голые деревья, стоявшие вдоль тротуаров, гнулись под тяжестью ливня. Порыв ветра швырял иногда в окна трамваев опавшие листья. Доминич старался привести в порядок свои мысли. Он энергично подкрутил сникшие от переживаний усы. «Не пойду к Пюнкешти… Прямо к ней…» И ухмыльнулся. «Вовремя приду домой». Усы его победно поднялись кверху, и Доминич, желая компенсировать себя за пережитые страдания и унижения, как и каждый раз поступал в подобных случаях, начал мысленно держать депутатскую речь: «Достопочтенные господа депутаты! Имеет или не имеет право будущий венгерский депутат держать любовницу? А если имеет, то прошу довести до сведения его величества, что, как только меня изберут депутатом, я разведусь со своей женой!»