Скитания четырнадцатилетней Берты продолжались потом в Пеште. То хозяйка была сурова, но «справедлива» и потому, жалея еду, не жалела оплеух; то хозяин был чересчур внимателен, даже ночью интересовался, как спит девочка. Так или иначе, но за восемь лет, пока Берта не вышла замуж, она переменила с дюжину хозяев, домов и улиц, все время попадала из огня да в полымя, и горькая ее судьбина оставалась неизменной.
Замужество тоже не принесло ей верного пристанища. Г-н Фицек попытал сперва счастье в Будапеште, на улице Акацфа. «Хозяйкой будешь!» — сияя глазами, говорил он Берте, которая в ответ тоже смотрела на него сияющими глазами. Потом г-н Фицек приютился в Гёдёллё. «Там, где король живет, над каждым грошом трястись не будут! — весело воскликнул он. — Не станут же люди на глазах у его величества в дырявых чеботах ходить!» Он ошибался. Ходили! Тогда переехали обратно в Пешт. Улица Мурани, улица Бема, улица Луизы, площадь Кальвария, улица Гараи, площадь Гараи, улицы Алфельд, Сив, Бетлен, Жасмин, Нефелейч — таковы были узловые станции, не говоря уже о полустанках, где они останавливались на месяц, на два.
И за двадцать лет — десять детей.
Жене Фицека казалось столь же естественным, что она работает, как другому, что он дышит. Трудилась она от зари до зари, как и отец с матерью, и не жаловалась. Никогда не говорила, что работа для нее — радость, но и не говорила, что — мука. Попросту выполняла ее. На болезни свои внимания не обращала и переносила их на ногах. Казалось, в ней таятся неиссякаемые силы.
Лицо Берты еще и в сорок пять лет не было старым, фигуру тоже не изуродовали годы. Иногда она смеялась так же страстно; как в девичьи годы, и глаза ее, казалось, так и мечут веселые искорки из-под полуопущенных ресниц. Берта откидывала голову, тело у нее натягивалось, как струна, и чудилось, будто оно даже звенит от этого смеха. Правда, смеялась она все реже и реже. С каждым годом становилась молчаливей — не желала, хотя и не задумывалась над этим, — разменивать чувства на скучные слова. Да и какие могли быть чувства в квартире Фицеков, набитой шумом, суетой и вечно сменяющими друг друга заботами.
Когда в воскресенье после обеда Берта мылась, причесывалась и надевала праздничное ситцевое платье, она все еще была хороша. Черные волосы ее трещали, стоило провести по ним гребнем, глаза лучились, хотя и с меньшим жаром, чем прежде. И сидела она среди детей своих, словно летняя луна среди звезд на безоблачном небе, вся озаренная сиянием. Улыбалась и молчала, касаясь взглядом то одного, то другого ребенка. Ей приятна была тишина, эти медленно проплывающие воскресные послеобеденные часы. (Рабочему человеку, когда он не работает, каждый час кажется за три.) Она и вправду чувствовала себя так же, как то спокойно сияющее небесное тело; будто и она вечно была и вечно останется среди своих звезд.