В 1938 году в построенном по проектам группы Мая магнитогорском «соцгороде», состоявшем из пятидесяти 3–5-этажных домов (каждый на 75–200 комнат), жили всего 15 % населения. Половина горожан – во “временных” бараках, которые фактически стали постоянными. Еще четверть – в землянках – 25 %, в «частном секторе» – 8 % населения и, наконец, 2 % – высокое партийное, советское и энкавэдэшное начальство – в «виллах» района Березки и гостинице «Центральная». Почему в гостинице? Гостиницы сразу после революции стали привычным жильем для партийной элиты – так было и в Москве, где центральные гостиницы, переименованные в Дома Советов, заселили партийными чиновниками.
Эту статистику (примерную, разумеется) приводит в своей книге «За Уралом. Американский рабочий в русском городе стали», написанной осенью 1941 года, американец Джон Скотт, один из восьмисот иностранцев, трудившихся на строительстве легендарной Магнитки. Иностранные рабочие, трудившиеся бок о бок с советскими и жившие в сходных условиях, разбирались в советских реалиях лучше, чем другие иностранцы. Им можно больше доверять, нежели тем, кто видел жизнь из окна туристического автобуса.
Джон Скотт приехал в Советский Союз осенью 1932 года, видимо, под влиянием отца – профессора политэкономии, одно время входившего в Компартию США. Во всяком случае, двадцатилетний Джон решил поучаствовать в строительстве социализма в одной отдельно взятой стране. Бросил колледж, поступил на завод Дженерал Электрик, несколько месяцев учился сварочному делу и стал квалифицированным сварщиком. И все это оттого, что на строительстве Магнитки сварщики были нужнее. Так Джон Скотт оказался в Магнитогорске.
В том году гигантское сталелитейное предприятие, оборудованное по последнему слову техники, созданное в степи в короткие сроки, начало «давать чугун» (к 1933 году – сталь). Но не только это давало ему повод для энтузиазма.
«В России за те пять лет, которые я там провел, материальные условия улучшились по крайней мере на сто процентов. Во Франции они остались такими же, возможно, даже ухудшились. В Америке, вероятно, слегка улучшились, хотя я сомневаюсь, чтобы они изменились намного. Может быть, у русского рабочего было всего не так уж много, но он чувствовал, что в следующем году получит больше».
При всем своем энтузиазме Джон Скотт возмущался «абсентеизмом», под которым понимал «старый русский обычай… не выходить на следующее утро после выпивки», и еще тем, что «две бригады направлялись на работу, где могла работать только одна». Иностранцы не хотели привыкать к бесхозяйственности, участвовать в «авралах», работе в 2–3 смены в ущерб семье и здоровью и недоумевали, зачем нужна гонка, если есть реальный запланированный срок завершения работ. Чрезвычайно изумляли их постоянные «перекуры».