— Она ревнивая? — поспешил спросить я, воспользовавшись тем, что он на мгновение затих. — Кстати, вы напрасно так громко кричите — я, конечно, глуховат, но последнее время принимаю сухие дрожжи и стал слышать значительно лучше.
Старик согнул под одеялом ноги в коленях, положил на них сжатые в кулак руки и выставил на меня свою квадратную челюсть.
— Я стар и болен, — с расстановкой произнес он, — но меня очень подмывает встать и выставить вас отсюда коленом под зад.
Я пропустил его слова мимо ушей и повторил:
— Она ревнивая?
— Ревнивая, — сказал он уже спокойнее. — А также властная, избалованная, недоверчивая, жадная, мелочная, бессовестная, вероломная, себялюбивая — короче, дрянь, ничтожная дрянь.
— А основания для ревности у нее были?
— Хочется верить, что были, — съязвил он. — Я бы очень расстроился, если бы узнал, что мой сын ей ни разу не изменил. Хотя очень может быть, так оно и было. С него станется.
— И все же вы не можете назвать мне причину, из-за которой она могла убить его?
— Не могу назвать причину?! — Он опять завопил. — Я же вам говорю…
— Все, что вы говорите, несерьезно.
Старик откинул одеяло и стал вылезать из постели. Затем передумал, поднял покрасневшее от бешенства лицо и заорал:
— Стэнли!
Дверь открылась, и в щелку заглянул секретарь.
— Выставь-ка отсюда этого ублюдка! — распорядился старик, замахнувшись на меня кулаком.
Секретарь повернулся ко мне.
— Один ты, боюсь, не справишься, — сказал я, покачав головой.
Секретарь нахмурился. Мы были примерно одного возраста. Он был долговязый, на целую голову выше меня, зато фунтов на пятьдесят легче. А мои сто девяносто фунтов состояли не из одного жира. Секретарь занервничал, виновато улыбнулся и ретировался.
— Между прочим, — сказал я старику, — сегодня утром я решил побеседовать с женой вашего сына, но, подходя к ее дому, увидел, как туда входит Макс Тейлер, и счел за лучшее с визитом повременить.
Элихью Уилсон опять сунул ноги под одеяло, тщательно подоткнул его со всех сторон, откинулся на подушку, уставился, прищурившись, на потолок, а затем глубокомысленно заключил:
— Гм, вот оно что…
— Не понял?
— Теперь все ясно, — с уверенностью сказал старик. — Его убила она.
В коридоре послышались шаги, только на этот раз не легкие, секретарские, а тяжелые.
— Вы устроили вашего сына в газету для того… — начал было я, когда шаги приблизились к самой двери.
— Убирайтесь вон! — гаркнул старик, но не мне, а тому, кто стоял за дверью. — И в дверь не заглядывать! — Он сердито посмотрел на меня и спросил: — Так для чего, по-вашему, я устроил сына в газету?