– Государыня Елизавета Александровна, позволь я хотя бы Марго кликну, раз моя помощь тебе не мила, – мягкий голос служанки попробовал увещевать Филиппу, которая впервые на памяти Кати повысила голос на прислугу. Молодая императрица всегда старалась быть предельно корректной, помня, что именно слуги знают о своих господах предельно много.
– Если бы я хотела, чтобы пришла Марго, я бы позвала Марго, что здесь непонятного?
– Но…
– Вон! Вон поди! Я хочу остаться одна! – из спальни государыни вылетела раскрасневшаяся служанка, держащая в дрожащих руках щетку для волос.
– Стоять, – холодный голос Анна Гавриловны заставил девушку остановиться и затравленно оглянуться на статс-фрейлину, которая направлялась к ней, придерживая широкие фижмы своего пышного платья. В некоторых моментах Ягужинскую прислуга опасалась куда больше, нежели государыню императрицу, и эти опасения не на пустом месте родились. – Что там происходит? – Ягужинская указала на дверь опочивальни, за которой слышалась просто портовая брань на французском языке, произносимая мелодичным голосом государыни. К некоторым идиомам Анна Гавриловна даже прислушивалась, стараясь одновременно и пытать служанку, и запомнить ядреные словечки.
– Государыню Елизавету Александровну сегодня с самого утра все не устраивает, – служанка всплеснула руками. – То щетка слишком жесткая, то наоборот слишком мягкая, то руки у меня слишком холодные, то… – и она зарыдала. – Я виновата, прости, твоя милость, но государыня не дала мне ее утрешний туалет завершить. Пришлось просто в нетугую косу волосы заплесть и вокруг головы уложить. Так вырвала ленты, назвала неумехой, которая ее уродиной сделать пытается, и вон выгнала. И Марго звать не велела.
– Это я слышала. Государыня об этих своих желаниях, похоже, половину дворца оповестила, а вторая половина, коя знает язык франков, тоже о чем-то подозревает, – спокойно прервала ее Анна Гавриловна. – Что государыня делала, когда ты уже уходила? Если судить по некоторым оборотам, там есть что-то слишком прочное, что невозможно сломать? – служанка, которая была остановлена в тот момент, когда неслась к старшей горничной Марго, приехавшей с государыней из Франции, несмотря на запрет делать это, ненадолго задумалась, а затем решительно выдала.
– Фижмы ломает. А которые на китовом усе – режет. Я ножницы, коими овец стригут еле нашла, когда государыня их сегодня запросила.
– Зачем? – Ягужинская почувствовала, как расширяются ее глаза. Она моргнула, чтобы отогнать картину сломанных каркасов и обвисших тряпками платьев. Хоть Филиппа и не требовала каждый день новое платье, и даже имела несколько особо любимых, но все они надевались поверх фижм, некоторые из которых были даже шире, чем те, что надеты сегодня на самой Ягужинской.