Именно тогда возникает и его первое серьезное намерение не просто изменить жизнь, но и поменять пространство. А вслед за ним – и духовные ориентиры. Причина тому – физический страх, который всегда подогревает суеверия, веру силы удачи, упование на судьбу, на волю чуда. Это умонастроение уместно легло на весь тот мистический опыт, который накопился за время жизни Рериха в Петербурге.
В первую очередь, пригодились всесильные теософские учителя, сотворенные Блаватской. «Делаю земной поклон учителям. Они внесли в жизнь нашу новую опору. Без отрицаний, без ненавистных разрушений они внесли мирное строительство. Они открывали путь будущего. Они облегчали встречи на пути. Встречи со злыми, встречи с глупыми и с безумными…» – признается Рерих в очерке «Пламя» в сентябре 1918 года[176].
Двадцать седьмого сентября (9 октября) 1918 года ему исполняется сорок четыре года, возраст Христа давно пройден. Ощущение полного краха всей прошлой жизни… Такая острейшая боль требует почти наркотических средств. И подходящий «препарат», как догадывается Рерих, заключен в духовных практиках Востока. Впервые он задумывается об эмиграции не в Европу, а в Азию, о членстве в Индийском теософском обществе и жизни в эзотерическом сообществе в Адьяре под Мадрасом. Поездка именно туда была предметом мечтаний многих русских теософов и мистиков. Вот что вспоминает Гессен: «Эти темы глубоко волновали моего собеседника, а когда мы ближе познакомились, он все чаще стал заговаривать о таинственных силах, неосновательно отвергаемых цивилизацией, о многих достижениях древних культур, бесследно исчезнувших, о телепатии, случаи которой, как нарочно, обнаружились и в наших отношениях, и наконец признался в своей глубокой привязанности к теософии и заявил, что, если бы не дети, он с женой охотно переехал бы в Индию, в Теософскую общину»[177].
И оказывается, что первое серьезное желание уехать в Индию, первый импульс уйти на Восток – это не желание искателя истины найти Шамбалу или Агарту, а всего лишь горькая, эскапистская реакция психики на спасение от массовой резни. Паломничество в мир экзотики в тот период не было исканием приключений – а лишь мечтой о жизни в Адьяре в качестве оккультного затворника.
Селиванова сообщает: «В конце лета стало ясно, что пребывание в Сердоболе ни к чему не приведет, и Рерихи решили перебраться в Выборг. Кроме того, заканчивались и их деньги, привезенные из России и обмененные с большим убытком на финские марки»[178]. В этот момент Рерихи осознают то, что должны были понять раньше, – по отношению к русским без всякого политического разбора ведутся репрессии и этнические чистки. Передвижение по стране запрещено. Рериховское умиление героическими белофиннами сменяется тревогой, когда оказывается, что новые финские власти приступают к политике этнических чисток территорий от русского населения. Ксенофобия финнов стала государственной политикой, которая могла закончиться не просто выселением, но даже и резней или расстрелами.